Владения

С тех пор прошло больше двадцати пяти лет, и все эти годы на душе у меня был какой-то скверный осадок. Но недавно, вернувшись в отчий дом, я первым делом отправился к той самой крепости. Мало что изменилось с тех пор возле городской цитадели, только на той самой маленькой площади, что отделяла город от земляного вала, появился теперь скотный рынок. Оставив внизу в недоумении своего школьного друга, теперь уже влиятельного человека в Бухаре, я, ни слова не говоря, стал подниматься на крепость.

Поднявшись, я, как и тогда, в детстве, посмотрел вниз, на город, и — странное дело! — то самое знакомое чувство боли и радости, ощущение вечного родства с землей, где родился, охватило меня. Потом я стал спускаться вниз, я должен был проучить себя за то детское малодушие и трусость! Спустился и засмеялся от нервного напряжения, и друг мой был не на шутку встревожен моим странным поведением.

Вспомнил сейчас я и другое. Как в дни каникул, когда мне было лет пятнадцать, в Бухару приехал кочевой зверинец, и я работал там, убирая клетки с безобидными зверями — маленькими забавными пони с милыми мордами, австралийским кенгуру с пустой сумкой и тоскливыми глазами…

Хотя все звери были облезшие и имели несчастный вид от частых переездов и смены климата, помню, как одна дама восторгалась зеброй и спорила с другой о том, сколько воротников можно сшить из ее полосатой шкуры. Как все хохотали и дразнили мартышек и забавного дрила с большим изогнутым носом, как публика требовала развлечений, не думая о том, что в мире осталось так мало пони и кенгуру, что они, возможно, видят последнего бизона или яка и что недалек тот день, когда человек, если он не будет разумен, останется совсем один, без мира природы и животных, мира, составной частью которого он сам является.

И вдруг среди всего этого шума бездумных развлечений я услышал голос, невольно сжавший мое сердце.

— Папа, — спросила какая-то девочка, — а нельзя ли купить всех этих зверюшек?

— Зачем?

— Чтобы потом отпустить их на волю…

Девочку я видел впервые, по слова были удивительно знакомые, потому что помню, как сам в детстве, когда отец повел меня в зверинец, задал ему приблизительно такой же вопрос.

Сразу после войны кто-то из фронтовых друзей отца подарил моему брату на день рождения чудесную игру — фильмоскоп, привезенный из Германии. Вместе с фильмоскопом брат получил и пять разноцветных стеклышек размером в рублевую ассигнацию. И вот в один прекрасный день на нашем чердаке — собрались ребята со всей улицы со своими табуретками и стульями и, шумные, возбужденные, расселись перед экраном — простыней на стене. Потушили свет, и началась волшебная сказка…

Брат на правах киномеханика вставлял в фильмоскоп эти стеклышки, и на экране появился удивительно знакомый всем нам мир — летящий мальчик в восточном халате и огромных башмаках застыл над дворцами и остроконечными минаретами. Потом мы вдруг увидели его разговаривающим со свирепыми стражниками у железных ворот, потом в окружении каких-то вельмож, и совсем неожиданно у бедного мальчика выросли длинные ослиные уши. Мы сидели не шелохнувшись, хотя и понимали, что тут между картинками нет какой-то связи, а надписи под картинками на немецком языке никто из нас не мог прочитать.

Едва брат зажег свет, как вокруг зашумели и загалдели, по брат объяснил, что нужно много картинок, чтобы увидеть всю сказку, а у него их только пять. Тогда мы попросили показать картинки еще, и среди ребят нашлись такие, кто стал домысливать сказку до конца. Думаю, что фантазировать и додумывать было не так сложно, потому что по увиденным картинкам было ясно, что мальчик этот добрый, и что у него волшебные башмаки, и что он хотел наказать кого-то злого, а его за это заколдовали, да так ловко, что у него выросли ослиные уши, и как всякий добрый мальчик, он из уродца опять превратился в красавца.

В первый день ничего нельзя было понять из-за яростных споров вокруг судьбы длинноухого мальчика, и мы решили так: каждый вечер кто-нибудь один будет рассказывать свою историю о мальчике. Чтобы как-то придать игре серьезность, каждому дана была должность, как в настоящем кинотеатре: один писал рекламу, другой ее расклеивал на домах, третий убирал чердак. Мне же, видимо на правах хозяина чердака, была поручена должность кассира. Раз появился кассир, то дело не могло не принять финансовый оборот, а так как денег, естественно, ни у кого не было — да и как можно было брать деньги у ребят с нашей улицы, — то мы решили пустить в оборот «керенки». Огромную пачку этих денег мы нашли как-то на крепостной стене, и не зная, как их лучшим образом применить, иногда в стужу, собираясь всей улицей на пустыре, бросали их в костер, чтобы согреться.