Владетельница ливанского замка

По мере того как мы поднимались, лестница становилась все уже, а стены все толще. Еще шаг, и при дуновении свежего ветра открывалась продолговатая площадка башни. Какое изумительное спокойствие! Небо над нашими головами сверкало звездами. Под ногами во тьме крики шакалов сливались с диким воем гиен… Эта картина не изменилась с той эпохи, когда здесь был оплот рыцарей-тамплиеров, со времен французских государей, со времен Эдессы, Антиохии и Триполи.

Мы лежали на ковре, курили, пили лимонад. Ательстана говорила, и, так как темнота почти совсем скрывала ее черты, я находил в себе смелость, какой у меня не хватало при свете дня, чтобы отвечать и даже иногда задавать ей вопросы.

— Что тебе еще говорили сегодня про меня? — спрашивала она.

Я молчал.

— Ты не хочешь мне этого рассказывать? Что говорили женщины?

— Они знают, что ты прекрасна. Этого достаточно для того, чтобы они тебя не любили.

— Я смеюсь над их мнением. А мужчины?

— Три дня тому назад ты обедала у генерала и сидела по правую его руку. Что же плохого могут сказать про тебя мужчины в этой стране?

— Та, та, та! Тебе со всех сторон наговорили, да ты и сам согласен, что я английская шпионка.

— Ничего мне не говорили. Правда, мне иногда дают это понять.

— А что же ты сам думаешь?

— Думаю, что, если бы я этому верил, меня бы здесь не было.

— Ты был бы не прав. И к тому же это значило бы, что ты злоупотребляешь словом «любовь», которое ты часто повторяешь. В самом деле, чего стоит любовь, которая исчезла бы при первом проявлении низости с моей стороны! Ты клевещешь на свое чувство ко мне, мой мальчик. Я утверждаю: ты любил бы меня, даже не доверяя мне.

— Мое ремесло велит мне быть недоверчивым. Да и сама ты разве никогда не оправдывала этого недоверия?

— А именно?

— Слушай, здесь есть человек, с которым я борюсь. В первый раз, когда я вошел к нему, знаешь, что я ощутил? Запах твоих духов.

— Мой милый! Ты заставляешь меня рассказывать тебе тягостные вещи. Если бы, например, два года тому назад ты внезапно вошел в холостяцкую квартиру твоего товарища лейтенанта Фабра, — там также ты мог бы уловить запах моих духов. Но это не помешало бы мне смеяться над милым Гобсоном, если бы он вздумал клеветать на меня, что я состою на жалованье у Франции. Могу привести тебе еще несколько таких примеров… Но нет, не лучше ли мне перестать, не правда ли? Заметь, я вовсе и не думаю защищаться. В конце концов, это меня забавляет, — все-таки не банально! Но все же слушай. На том месте, где ты сейчас сидишь, некогда так же сидели, каждый в свое время, трое мужчин — мои высокие гости. Мы говорили совершенно свободно под этим темным звездным сводом, как делаем это сегодня вечером. Первый был Джемаль-паша. Я его еще вижу перед собой, маленького и головастого, с золотыми погонами на плечах, блестевшими под луной. Он говорил медленно, опустив голову. Это было в самые тяжелые для вас дни, в марте восемнадцатого года, когда английская армия отступала с винтовками на плечах к морю, еще раз предоставляя вашим лихим территориальным войскам заботу о том, чтобы преградить врагу дорогу на Париж. Немцы и турки могли тогда надеяться решительно на все. Уверенность в успехе делала Джемаля красноречивым. «Как можете вы», — спросил он…

— Он говорил с тобой на «вы»?

— Прошу тебя не прерывать меня глупостями и не придавать праздного сентиментального оттенка вопросам высшей политики, которых мы коснулись. Итак, Джемаль спросил меня: «Как можете вы чувствовать привязанность к этой Франции, которую мы держим под своим каблуком, — вы, умная женщина?» Я щажу тебя и не передаю тебе моего ответа… Через восемь месяцев — полная перемена декораций! Однажды вечером здесь обедал Алленбей со своим штабом. Это был великан, не находивший слов. «Как можете вы, — спросил он меня после виски, который удостоил найти хорошим, — как можете вы, умная женщина, увлекаться этими варварами турками?» Год тому назад все на том же месте сидел Гуро. Он дразнит меня тем, что называют моим друзофильством: «Как можете вы, в чьих искренних чувствах я имел случай убедиться, вести против нас в этой стране английскую игру?» Как видишь, круг замкнулся в этих речах трех моих знаменитых собеседников. Пусть это принимает на свой счет тот, кто хочет. Я же только смеюсь и позволяю им болтать сколько угодно. Но знаешь, поговорим лучше о другом. Знаешь ли ты, что значит эта пятиугольная звезда на твоем воротнике и на кепи? Понимаешь ли ты ее значение?

— Нет, — ответил я, смущенный этим внезапным поворотом разговора.