Владигор. Князь-призрак

— Нет, — ответил Белун, — пусть сперва в мое место пойдет, в каморку на башне.

— Ту, что в старой лиственнице? — спросила Любава.

— Ту самую, — сказал Белун, — другой нет.

— А… князь? — дрогнувшим голосом прошептала Любава.

— И князь тоже, — сказал Белун, — в виде духа, в медном сосуде, — там и свидятся.

— Хорошенькое местечко выбрал, ничего не скажешь… — нахмурилась княжна.

— Я не выбирал, — перебил Белун, — там грань проходит, я над ней не властен! Я только дух, меняющий обличья, а в царство плоти мне дороги нет. Там действуют заклятья Чернобога, а против них лишь смертный…

— Князь, да?! Владигор? — воскликнула Любава.

— Да, — твердо произнес Белун, — пускай пройдет через бесовский искус и лик врага увидит пред собой. Коварный бес не всякому предстанет, а лишь тому, в ком чувствует нужду.

— А какая ему нужда в моем брате? — тихо спросила Любава.

— В нем грань проходит между Тьмой и Светом, — строгим печальным голосом сказал Белун, — и если Свет в его душе погаснет, все Синегорье обратится в прах.

— Как Мертвый Город?

— Да, как Мертвый Город.

Белун умолк и посмотрел в глаза Любавы долгим, внимательным взглядом.

— За князя не бойся, — сказал он, — все пройдет, ибо духом силен. Так силен, что и против Чернобога устоять сможет — один на один, лицом к лицу!

— Когда и где? — быстро спросила Любава. — На княжьем дворе? На подмостках скоморошьих? А может, в старой лиственнице? Где?

— Берендов своих хочешь на подмогу послать? — усмехнулся Белун. — Фильку, я вижу, уже отправила? Колечко дала…

— А кто ему без княжьей печати поверит? — вспыхнула румянцем Любава. — Мои беренды сам знаешь, какой народ: перехватят в лесу — и поминай как звали!

— Беренды, говоришь? Ну-ну…

Белун вновь умолк и пристально посмотрел на Любаву. Княжна отвела глаза и, сорвав ленту, стала быстро расплетать косу.

— В сон клонит? Понимаю, час поздний, да и мне пора честь знать, — закряхтел Белун, поднимаясь с пола. — Филимон и так-то далеко не летал, а теперь с твоим колечком и подавно не улетит…

— Мог бы и вовсе не летать, — плавно повела плечами Любава, — изведет князь Чернобога, и кончится Филькина птичья жизнь — не от кого ему скрываться будет.

— От себя не улетишь! — вздохнул старый чародей.

— А зачем ему от себя улетать? — насторожилась княжна. — Чай, отлетал свое…

— Никогда он свое не отлетает, — сурово перебил Белун.

— Что значит… «никогда не отлетает»? — прошептала княжна, выпустив косу из пальцев.

— А то, Любушка, что зря ты ему свой перстенек дала, — сказал Белун, отводя глаза в сторону. — Не судьба ему с земной девой соединиться.

— Вот, значит, как…

Княжна забросила косу за плечо, растерянно оглянулась на окно, на дверь, за которой недавно скрылся Филимон и, сделав шаг к чародею, опустилась перед ним на колени.

— Сделай что-нибудь, прошу тебя! — прошептала она, взяв его сухую, жилистую руку в свои ладони. — Ты ведь можешь, я знаю, ты все можешь, стоит тебе только захотеть! Захоти, слышишь, Белун, ради меня — сделаешь?..

— Я… постараюсь, Любушка, — с усилием произнес старый чародей. — Бывшее должно стать небывшим! Бывшее должно стать небывшим! Небывшим!.. Никогда не бывшим!.. Никогда…

Его рука неприметно растворилась в ладонях княжны, весь облик растаял в сумерках опочивальни, но надтреснутый старческий тенорок еще долго витал по темным бревенчатым углам, то затухая, то вновь вспыхивая подобно огонькам, перебегающим над сизыми угольками камина. «Небывшим… стать… никогда… я постараюсь… постараюсь…»

Княжна загасила лучину, подошла к окну, чуть приоткрыла створку и посмотрела во двор. Филимон и Кокуй стояли друг против друга и, казалось, мирно беседовали о каких-то незначительных делах. Она увидела, как стражник поднял голову, внимательно посмотрел на ее окно, на небо, а потом повернулся и, пожав плечами, двинулся в дальний конец двора.

«Неужто мне на роду написано век свой кукушкой одинокой прокуковать?.. Да быть того не может!.. — с грустью подумала Любава, глядя на широкие плечи и спутанные пряди Филькиных волос, выбивающиеся из-под лихо сбитой на затылок меховой шапки. — Хорош молодец, всем хорош! Сыч наполовину — ну так что с того? Наши пращуры волками оборачивались — дело обыкновенное…»

Любава прикрыла окно, ушла в глубь опочивальни и, сев на край постели, стала неторопливо расплетать тяжелую, густую косу.

Глава третья

После того как опаленный рысьяк на черном коне вырвался за ворота княжьего двора, толпа несколько притихла то ли с перепугу, то ли в ожидании новых чудес. Но когда между рядами появился словно с неба упавший коробейник с лотком сластей, все зашевелились, зазвякали привязанными к поясам кожаными мешочками, заполненный публикой двор опять принял праздничный, оживленный вид, и представление продолжилось.