Владигор. Князь-призрак

Десняка доставили домой за полночь. Когда воды Чарыни внезапно взломали лед, хлынули на берег и затопили огненную могилу, из нее взметнулся столь мощный пепельный смерч, что опричники с трудом извлекли едва живого старика из-под слоя теплой жирной грязи, сплошным слоем покрывшей передние ряды зрителей. Пока они при свете факелов очищали лицо Десняка и сквозь шелковый платок поочередно вдыхали ртами теплый воздух в его ветхие легкие, палачи в остроконечных капюшонах бегали по берегу в поисках сбежавшего жеребца. Но тот как будто провалился сквозь лед, что, впрочем, было очень возможно, так как поток хоть и схлынул, но вся поверхность реки была покрыта нефритовым ледяным крошевом. Палачи все же решили довести погребение до конца и, оставив бесплодные поиски, обратили взоры на то место, где оставались скованные девки и холопы. Оставалось только решить, топить ли их в яме, куда провалился гроб, или подвести к речному обрыву и, подвязав к кандалам мешки с камнями, посталкивать на хрупкий молодой лед.

Но и здесь палачей ждала неудача: холопы и девки исчезли, а когда со злости в яме решили утопить захваченного на их месте колченогого, тот проявил необыкновенную прыть — вихрем закрутил вокруг себя поимщиков и проскочил между ними, оставив вместо себя полуголого мужика в подштанниках, который сидел на земле и беспомощно разводил руками в поисках исчезнувшего капюшона.

Обо всем этом Десняку донесли уже под утро, когда он очнулся в окружении пуховых подушек и увидел перед собой коровьи глаза Тёклы, в которых светилась такая бездонная печаль, что у старика даже запершило в глотке.

— Что уставилась? Чаю подай! А лучше водки! — с нарочитой грубостью буркнул он, поднимаясь на подушках.

— Куда тебе водки? — вздохнула Тёкла, подавая ему заранее приготовленную кружку с душистым чаем. — И так еле живого привезли, а Теха с Гохой еще кровь отворять кинулись…

— Дурни набитые, мать их за ногу! — выругался Десняк, глянув на свои руки в рубцах от жгутов и пятнах запекшейся крови. — Тут душа с телом расстается, а они ей путь отворяют: лети, мол, любезная, не поминай лихом!

— Обыкновение у них такое, сам знаешь, — опять вздохнула Тёкла. — Хорошо, скоморохи с вечера ко двору прибились, народ бывалый, на все руки мастера, так нашелся среди них старичок — покурил травками, камешек к груди приложил, и всю хворь твою как рукой сняло: задышал ровно, кровь к щекам прилила…

— Кровь кровью, — перебил Десняк, — но кто их пустил? Я эту голь перекатную на дух не переношу! Пусть на площади дураков потешают, а в дом соваться им нечего!

— Не пускал их никто, — таинственно прошептала Тёкла, склонившись к нему. — Петух полуночный пропел, я к окошку: батюшки светы! Шарабан заплатанный посреди двора стоит и по швам легкое сияние испускает! А ворота как были на запоре, так и остались…

— Плевать на ворота! Где шарабан? — Десняк вскинулся на подушках и хотел уже броситься к темному окну, но мягкие руки Тёклы удержали его.

— Лежи! Лежи! Нет шарабана, — шепнула она, испуганно оглянувшись через плечо. — Как только кровь к твоему лицу стала приливать, исчезли и старичок тот, и колымага!

— А ворота как же?! — прошептал Десняк, оседая в подушки.

— Как были на запоре, так и остались, — повторила Тёкла, поджав полные губы.

Все это было совершенно необъяснимо, а потому пугало Десняка, как пугает неизвестность всякого бывалого, познавшего жизнь человека. Сперва он даже решил, что Тёкла сочинила байку про шарабан из чисто бабьей склонности к пустословию, которое, как известно, редко сообразует цели с путями, ведущими к их достижению, но когда мальчишка-посыльный принес со двора резную деревянную морду, покрытую облупленной краской, Десняк, внимательно осмотрев ее, поднялся к себе на башню.

— Что уставился? — буркнул он, оглянувшись на мальчишку, с выпученными глазами замершего в дверях, и повесил маску на вбитый в стену гвоздь.

Мальчишка поперхнулся от страха и, наверное, обмочил бы свои заплатанные штаны, но Десняк упредил его невольный позор, подозвав к себе и шепотом приказав разыскать Ерыгу. Глава тайного сыска, чуть не замученный насмерть под горячую руку хозяина, пропадал вторые сутки, и это тоже начинало тревожить ослабевшую от последних перемен душу Десняка.