Владигор. Римская дорога

Векция под радостные крики зрителей забирали роскошную золотую чашу. Юлия нервничала. Она вообще не любила иды, независимо от месяца, — июльские почти точно так же, как мартовские. А в эту ночь ей приснился странный сон. Будто стоит она одна-одинешенька в тени базилики, а рядом с нею на каменных плитах лицом вниз лежит Марк и из-под левой руки его медленно растекается густая пурпурная лужица. Она точно знает, что это Марк, хотя и не видит его лица, она кричит, зовет его, но он не откликается, а ветер завывает на пустынном форуме, и гонит мусор, и поднимает тучи пыли… Юлия проснулась в холодном поту. Дурной сон — дурной знак. Она просила Марка в этот день не покидать дворец.

— Разве в Палатинском дворце редко убивают? — пожал Гордиан плечами.

Они не успели договорить, как прибыл гонец с известием о новых землетрясениях — целые города ушли под землю вместе со всеми жителями и домами.

Тем временем Оталиция вновь очутилась возле супруга.

— Ну и хитрая же тварь. Так и не сказала, придет он или нет… — шепнула она одними губами на ухо Филиппу. — И еще приказала непременно что-нибудь купить во время торгов. Недаром говорят, что ее мать — рабыня-гречанка. Мизифей взял эту шлюху прямо из лупанария.

— Попридержи язык, — одернул ее Филипп. — За такие слова ты можешь дорого поплатиться.

— Надеюсь, не ты донесешь на меня.

— Донесу. Если нас услышит кто-то третий. — Оба они, казалось, забыли, что дела об оскорблении величества больше не рассматриваются.

— Нас не услышат, — заметила Оталиция. — Все орут так, будто этот Гордиан уже сделался богом. Подумаешь, решил продать груду ненужного барахла, которого ни один благородный человек не станет держать дома. Марк Аврелий когда-то сделал то же самое. У этого мальчишки хватает ума лишь на то, чтобы повторять чужие поступки.

Филипп хотел сказать ей в ответ что-нибудь язвительное и осекся — всего в нескольких шагах от него стоял Гордиан. Он был в темном и грубом плаще простолюдина с накинутым на голову капюшоном, в тунике из некрашеной шерсти и солдатских сандалиях. В таком виде прежние императоры обычно отправлялись в притоны. На торги Гордиан должен был явиться, как минимум, в белой тоге, а лучше — в пурпурной, собрать дань положенных криков и приветствий, ту сомнительную накипь восторга, что так легко возникает и не менее легко испаряется с поверхности людского потока. Вместо этого он стоял среди жующего жареные сосиски плебса и наблюдал, как тучные богатеи раскупают сокровища его отца и деда, как чужие рабы тащат на загорелых плечах чернолаковые вазы с золотым рельефным узором, каждая из которых дороже тысячи рабских жизней, ибо пять поколений сменилось с тех пор, как они увидели свет.

— Оталиция, иди и купи какой-нибудь кубок. И не торгуйся, — приказал Филипп жене.

— Но ты же обещал мне шелк.

— Если бы ты узнала что-нибудь путное. А так — иди покупай кубок. — Он сунул ей в руку мешочек с монетами. — А лучше — пару! — крикнул вслед.

Женщина послушно стала проталкиваться вперед, чтобы принять участие в распродаже бокалов из прозрачного стекла, украшенных золотым узором. Лишь только Оталиция исчезла в толпе, Филипп вытащил из-за пояса короткий широкий кинжал.

Дело в том, что, проснувшись сегодня утром, он увидел на полу написанное кровью слово «Август», и рядом лежал кинжал с костяной рукоятью. Это было более чем знамение, это был прямой приказ. В атрии на полу валялась безголовая курица, а пальцы Филиппа были перемазаны засохшей кровью. Несомненно, приказ убить Филипп написал себе сам, но он не помнил, как это сделал и когда оторвал голову птице. А черный медальон Зевулуса раскалился и жег кожу…

— Если все исполнится, — прошептал Филипп, — я устрою в атрии алтарь Зевулусу и принесу ему в жертву курицу…

И вот он шагнул вперед и коротким и точным ударом, почти без замаха, всадил стоявшему спиной к нему Гордиану кинжал под лопатку. Короткая дрожь пробежала по телу юноши, и он упал навзничь, глядя стекленеющими глазами в небо. Капюшон откинулся с его лица, и… Филиппа с головы до ног проняло холодом — он ошибся! Это был вовсе не Гордиан, а какой-то плебей, явившийся поглядеть на распродажу и поразительно похожий на императора — те же юношеские, чуть припухлые щеки, те же густые ресницы и каштановые, коротко остриженные волосы. Но лишь когда лицо его с искривленным в предсмертной гримасе ртом и закатившимися глазами обратилось к Филиппу, тот окончательно понял, что перед ним другой человек.

Араб торопливо оглянулся, проверяя — не заметил ли кто-нибудь его удара. Но зевак интересовала только распродажа, и они не обращали внимания на человека в белой тоге, склонившегося над неподвижным телом плебея. Филипп подхватил убитого под мышки и оттащил в тень портика.

— Парню стало плохо, — шепнул он какому-то старику, который, шевеля губами, считал деньги, собираясь что-то купить.

Старик даже не повернул в сторону Филиппа голову. Араб шагнул в толпу, схватил Оталицию за руку и потащил ее к выходу с форума.

— Я купила кубок, взгляни… он, по-моему, неплох… Надо будет сказать об этом Юлии…