Владимир

Их вели против Византии охридский комит Николай Шишман и сыновья его Давид и Моисей. Их не стало, но были живы и возглавляли непокоренных болгар остальные два сына Николая — Самуил и Аарон.

Войска Самуила и Аарона выступили, во главе их шел Самуил, победно захвативший всю Фессалию, он взял Солунь, Лариссу, уже близится к берегам Эгейского моря; Аарон же уничтожает отряды акритов Македонии, угрожает Филиппополю.

3

В Константинополе начался переполох. Далеко до Малой Азии, но всем известно, что там поднял восстание и объявил себя императором Вард Склир.

Константинополь знает Склира; это один из лучших, а возможно, и самый лучший полководец Империи, который после смерти Цимисхия стал доместиком схол в Малой Азии, а позднее властителем Антиохии. Одного его имени боялись враги, ныне перед ним, как перед новым императором, который идет откуда-то из Азии и скоро появится на Босфоре, трепещет, содрогается вся столица.

О Болгарии нечего и говорить: войско Самуила и Аарона стоит в Пелопоннесе, блуждает по Фракии и Македонии, подступает к самому Константинополю.

Константинополь дрожит, растерянный синклит сегодня требует, чтобы императоры Василий и Константин отозвали легионы из Малой Азии и послали их против Самуила и Аарона, а назавтра тот же синклит вопит, что нужно снять легионы во Фракии и Македонии и бросить их как можно скорее против Варда Склира.

Синклит идет на последнее средство — приказывает стратигам[171] фем собирать земское войско, тагмы[172] фем, но стратиги боятся за свои фемы: враг угрожает непосредственно им, и они не шлют войска.

В Константинополе размещено много полков бессмертных, их можно было бросить и в Малую Азию, и против болгар, но дрожит не только столица, больше всего перепугай Большой дворец, вся надежда только на бессмертных.

Кроме того, в столице голод, вспыхнула тяжелая моровая болезнь, в Галате, на Перу и в самом городе начинаются грабежи, разбой, убийства, чья-то неведомая рука пишет на базиликах и даже на гробнице Никифора Фоки: «Встань, божественный император, взгляни, как орды диких болгар топчут могилы твоих воинов, идут на Константинополь…»

Разумеется, если бы во главе Империи в это время стоял василевс-деспот либо же полководец, подобный Никифору Фоке или Иоанну Цимисхию, он мог бы повести легионы в бой — не впервые в Византии вспыхивает восстание, всю жизнь она существовала на вулкане.

Но такого императора, такого полководца не было; на престоле сидели Василий и Константин, а подле них был и все вершил за них проэдр Василий.

Это было невероятно и удивительно: Василию минуло двадцать лет, Константин был на три года моложе его. Оба они, а уж во всяком случае старший, Василий, должны были взять в свои руки всю полноту власти, управлять Империей.

Проэдр Василий не мог этого допустить, ибо знал, что, если Василий и Константин возьмут в свои руки управление Империей, ему навсегда придется распрощаться с мечтами о короне, а может быть, и покинуть Большой дворец.

И проэдр действует — синклит и сенат делают лишь то, чего хочет проэдр Василий. Василий и Константин сидят на троне, но Империей правит регент, проэдр Василий.

Для этого словно бы есть причины: император Василий не женат и не собирается жениться, не ест мяса, не пьет вина, а непрерывно соблюдает пост, молится вместе со своими монахами, священниками, клиром[173]… Где уж ему править Империей.

Константин, младший из императоров, полная противоположность своему брату, — этот дни и ночи пьет, проводит время исключительно с гулящими девками. Не в Большом дворце, а в кабаках на Перу искали императора, если он бывал нужен.

Проэдр Василий, имея за своей спиной таких императоров, всячески потворствовал первому в молитвах, второму в разгуле, сам же упорно шел к своей цели: сын императора Романа I Лекапина и славянки-рабыни, оскопленный своим же отцом, мечтал сесть на Соломонов трон.

Однако кольцо вокруг Константинополя стягивалось. Это понял наконец и проэдр.

После смерти Цимисхия и провозглашения императорами Василия и Константина Феофано жила, как вдовствующая василисса, во Влахерне, часто наведывалась к своим сыновьям в Большой дворец, иногда проэдр даже советовался с нею, считая, что она ему не опасна.

На самом же деле Феофано не могла простить проэдру Василию измены, мечтала отомстить ему, выгнать его из Большого дворца, уничтожить. Она упорно, хитро, коварно шла к этому.

Проэдр ошибался, думая, что Феофано успокоилась и удовлетворилась участью вдовствующей василиссы. Феофано в то время еще не было полных сорока лет, она была красива и знала цену своей красоте; кровь бушевала в ней, как в каждой женщине, которая переступает последнюю ступень своего расцвета и уже ощущает суховей близящейся старости. Феофано была способна на самый отчаянный, пускай последний, но решительный шаг.

И Феофано его делает; среди множества людей, встречавшихся ей в жизни, она умела выбирать самого смелого и самого сильного — впрочем, возможно, ее несравненная, божественная красота делала ее избранников смелыми, сильными, безумными в их порывах!