Владимир

Как только учаны пристали к кручам, на них перекинули доски. На берегу стояли и ожидали княгиню одетые в наилучшие платна и шитые золотом и серебром корзна мужи, бояре и воеводы; их жены, обвешанные украшениями, с тяжелыми сверкающими серьгами в ушах, золотыми обручами на руках и ногах, перешептывались.

Княгиня Рогнеда стояла в учане с младенцем на руках, рядом с нею — воевода Путята, за ними — несколько женщин и темноглазая суровая свионка Амма — кормилица княгини. Рогнеда была одета очень просто: в белом платне и темно-синем опашне, с черной повязкой на голове; лицо ее было очень бледно-лицо матери, много ночей не спавшей у колыбели, уставшей в далеком пути.

— Волосы светлые! Шу-шу-шу! — шептались жены.

— Глаза голубые! Шу-шу-шу!

— Молчите! Замолчите же! Вон она идет! — сердились бояре.

Держа ребенка на руках, княгиня Рогнеда сошла по шаткой доске на берег. Князь Владимир шагнул вперед, поцеловал жену, взял у нее ребенка.

К Рогнеде тут же бросились жены, окружили ее, обнимали и целовали, одна из жен, по старинному обычаю, посыпала путь княгини зерном.

— О, какой красивый княжич! — поднимаясь на цыпочки, разглядывали младенца жены.

— Светлый!

— На отца похож!

— Жены! Боярыни! Тише, тише! — сдерживали их мужи. Рогнеда улыбнулась Владимиру.

— То Ярл… Так мы называли его в Полоцке… — промолвила она.

Владимир не желал обидеть жену, которая решила назвать сына по свионски, Ярлом, и ответил:

— Пусть будет и по-твоему и по-моему… Ярл — от тебя, слава — от меня. Назовем наше дитя Ярославом.[186]

— Ярослав! Ярослав! — зашумели мужи и жены. — Челом княгине Рогнеде, кланяемся такожде и княжичу Ярославу.

Княгиня Рогнеда была рада, что ее так тепло и радушно встретили. Она, разумеется, согласилась назвать сына Ярославом: это имя напоминает ей и далекую родину, и славу киевского стола.

А дитя спало. Мог ли тогда кто-либо подумать, что пройдет семьдесят пять лет — и дряхлый, немощный Ярослав убежит сюда, в Вышгород, и умрет здесь, в мрачной темной крепости, где так радостно начиналась ныне его жизнь?[187]

Загомонил, зашумел Вышгород, начался пир. Много зверей и птиц завезли сюда тиуны, три ночи не спали, готовя яства, дворяне; немало медов, вина и ола было выпито во славу Владимира, в честь Рогнеды, за здоровье сына их Ярослава.

Только вечером остались они вдвоем в палате, окнами выходившей на Днепр.

— Неужели я тут? — говорила Рогнеда, глядя на Владимира. — Сколько времени прошло, как долго я ждала весточки от тебя, а как только она пришла, ласточкой полетела…

— Знаю, что тебе пришлось трудно, Рогнеда! Но путь мой в Киев был залит кровью, и тут много крови пролилось, долго длилась осада Родни, немало мук испытал я сам…

— Не говори, не говори о своих муках, Владимир, — перебила его Рогнеда. — Ведь все это уже миновало. — Помолчав, она добавила: — Я рада, что ты встретил меня не в Киеве, а здесь, в Вышгороде. Я боюсь Киева.

— Боишься Киева? — Князь Владимир улыбнулся. — Послушай, Рогнеда, я не узнаю тебя. В Полоцке я знавал тебя смелой.

— Да, я была смелой, — задумалась она, — потому что родилась и жила в Полоцке, в лесах, в семье отца-воина, сама боролась за жизнь и не боялась даже смерти. — Она на мгновение запнулась и заговорила опять: — Так было до тех пор, пока я не встретила тебя, да и тогда, после встречи, не боялась… Ты оказался справедливым, добрым, самым лучшим. А теперь у нас есть сын, Ярослав. Ведь я люблю тебя, как сына, а сына своего, как тебя… Не смейся, не смейся, Владимир! Как я рвалась сюда, как хотела тебя увидеть… Боялась, не знала, как живешь ты в Киеве, позовешь ли меня. А теперь все думаю о том, что меня здесь ждет!

Обвив руками шею князя, Рогнеда стояла перед ним, заглядывала ему в глаза, в самую их глубину.

Он смотрел на нее таким же ласковым взглядом, но в этом взгляде было то, чего не было в глазах Рогнеды, — какая-то грусть, печаль.

— Чего же ты боялась? Ведь я сказал тебе еще в Полоцке, что позову тебя, там нарек своей женой, а теперь вот и позвал в Киев, рад, что вижу тебя…

— Княже мой, Владимир! — ответила на это Рогнеда. — Я тебя видела в Полоцке, знала — княжьего слова не нарушишь, верила — позовешь меня… Боялась я только за сердце твое, ибо люблю тебя всей душой.

Он понимал, о чем говорит Рогнеда. О, если бы она знала, что творилось в эту минуту в его душе! Он собирался, едучи в Вышгород, открыто сказать Рогнеде, что совершил в Киеве грех, который теперь искупает и, должно быть, еще долго будет искупать. Если бы он сделал это, сказал бы все Рогнеде, тогда истинная любовь, наверное, озарила их души.

Но она смотрела на него такими чистыми глазами, любовь ее была так безгрешна, что он не мог, не находил в себе сил замутить ее.

— Моя дорогая, родная, — ласково проговорил Владимир. — Ты меня видела и знала в Полоцке, ныне я такой же, как был; верь мне, я счастлив, что ты приехала, благодарю тебя за то, что родила мне сына.

— Погляди, — сказал он, — как прекрасен мир, как хорошо здесь!