Владимир

Владимир деятельно занимался распространением христианской веры в подвластных ему землях: строил храмы, снабжал их утварью и т. д. В самом Киеве он построил церковь Св. Василия и церковь Богородицы, названную Десятинной, потому что на содержание ее и ее духовенства шла десятая часть княжеских доходов. В Киеве и других городах он приказал брать у знатных граждан детей для обучения грамоте. Летописец говорит, что матери, провожая детей в школы, плакали о них как о мертвых.

Сам Владимир после крещения является под пером летописца преобразившимся, благодушным, проникнутым духом христианской любви.

По сказанию летописца, он хотя сначала и согласился с представлениями духовных, вывезенных из Корсуня, о необходимости казнить злодеев, но потом, посоветовавшись с боярами и городскими старцами, установил наказывать преступников по старому обычаю, вирою.

Владимир отличался племенной славянской веселостью: любил пиры и празднества, стараясь примирить эти удовольствия с требованиями христианской морали. Пиршества обыкновенно устраивались в дни больших церковных праздников или по случаю освящения храмов, и князь пировал в такие дни не с одними боярами; он созывал людей отовсюду, кормил и поил их, приказывал развозить пищу и питье по городу для тех, которые почему-либо лично не могли явиться на княжеский двор.

В то время Русь сильно беспокоили печенеги. Чтобы обезопасить от них Русь, Владимир строил новые города по рекам Десне, Остеру, Трубежу, Стугне и населял их новгородскими славянами, кривичами, вятичами, даже чудью; укрепил стеной киевский Бел-город, куда перевел многих жителей из других городов.

В 993 г. Владимир воевал с хорватами, жившими по соседству с Галицией и Седмиградской областью. В том же году на Русь пришли печенеги, с которыми Владимир встретился на реке Трубеже. Эта встреча украшена в летописи поэтическим сказанием о поединке печенежского богатыря с киевским кожемякой, решившим дело в пользу русских. В 996 г. печенеги подступили к Василеву на реке Струге; жизни Владимира угрожала при этом большая опасность. Под 997 г. находим в летописи легендарное сказание об осаде печенегами Белгорода. К последним годам жизни Владимира наши историки приурочивают войну его с норвежским принцем Эриком, о котором говорил исландский летописец Стур-лесон.

За год до смерти Владимир огорчен был сыном своим Ярославом, на которого собирался уже идти с войском. Но болезнь, а потом нападение печенегов на Русь задержали его. Среди приготовлений к походу Владимир умер, в любимом селе своем Берестове, 15 июля 1015 г. Бояре сначала скрывали смерть Владимира, потому что он не сделал распоряжения относительно преемника себе. Тело его погребено в Киеве в Десятинной церкви. У Владимира было от пяти жен 11 сыновей: Вышеслав, Язяслан, Ярослав, Всеволод, Мстислав, Станислав, Святослав, Борис, Глеб, Позвизд, Суди-слав; двенадцатый, Святополк, был собственно сыном Ярополка. Мать Бориса и Глеба некоторые известия называют Милоликой; по другим известиям они были детьми греческой царевны Анны Романовны, но она имела только дочь, Марию Доброгневу, бывшую за польским королем Казимиром I.

КНИГА ПЕРВАЯ СЫН РАБЫНИ Глава первая

1

После гибели князя Святослава воин Микула добирался до Киева и родного Любеча очень долго. В ту ночь на острове Хортица, когда на русских воинов вероломно напали печенеги, когда погибла передовая дружина, а на рассвете Святослав с несколькими воинами пошел в последний бой с врагами, Микула защищал его до конца, готов был жизнь отдать, чтобы спасти князя, но помочь не смог – Святослав упал мертвым на холодные камни, Микула, жестоко израненный, без памяти повалился рядом с ним.

Словно сквозь сон, вспоминал Микула похороны князя, ло-дию с телом Святослава, объятую огнем, дым над островом и днепровскими водами, воинов, стоявших среди холодных песков, а потом – тьму в очах, скованные руки и ноги, смерть…

Но это была не смерть. Крепчайшего корня человек, живучий, как отцы его и деды, был Микула-любечанин. Воины княжеской дружины после смерти Святослава взяли недвижные тела Микулы и других раненых, на руках пронесли мимо порогов, а потом на веслах и порой под парусами поплыли вверх по Днепру.

Однажды утром Микула пришел в сознание, оперся на руки, приподнялся, сел.

Он лежал в лодии, которую гнал против течения десяток жилистых рук. Впереди, сзади, со всех сторон, медленно двигалась вверх по воде сотня-другая лодий – все, что осталось от воинства князя Святослава.

– Вот как судил Перун, – вздрагивая на свежем ветру, сказал Микула гребцам. – Кости срослись, кожу затянуло – опять словно бы такой, как был…

Чудной человек Микула! Ему и невдомек было, что стал он совсем не таким, как прежде: волосы сильно поседели, тело и лицо покрылись морщинками, глаза выцвели, багровые шрамы на лбу и вовсе изменили его.