Владимир

За окном стояла ночь, в палате было темно, через раскрытую дверь струился желтоватый свет с переходов, а на пороге смутно вырисовывались чьи-то тени, оттуда доносились приглушенные голоса.

– Кто там? – спросил князь, и рука его непроизвольно потянулась к лавке, на которой лежал меч.

– Это я, – послышался голос Рогнеди. – Хочу с тобой сейчас же поговорить. А твои воины не пускают…

Он понял, что княжна пришла к нему по какому-то важному делу, хочет сообщить то, чего откладывать нельзя… Только одного не мог понять Владимир: что заставило ее прийти так поздно, глубокой ночью.

– Гридни, – приказал он, – я буду говорить с княжной… Зажгите свет.

Они вошли и, поставив на стол свечи, поспешно вышли.

Владимир и Рогнедь остались в палате вдвоем. Бледная, уже без обруча на голове, с распущенными волосами, достигавшими колен, в том же темном платне, только с зеленоватым камнем на груди, она стояла, опустив руки, у порога.

– Конунг Вольдемар, – неслышно ступив на шаг вперед, начала она.

– Я не конунг, я князь, – перебил он ее сразу, – и не Вольдемар, а Владимир.

– Прости, князь.

– Я слушаю тебя.

Снова молчание и невысказанные колебания.

– В эту ночь, – продолжала она, – мне было очень тяжко… Я совсем не спала… попросила воинов… пришла к твоей палате… долго уговаривала разбудить тебя… Они даже, -Рогнедь усмехнулась с обидой, – обыскивали, нет ли у меня оружия… Я пришла… я должна была прийти… так надо… так судили боги…

Она на мгновение умолкла, глядя на огонь свечи, который жарко, как жертвенный, горел на столе, и Владимир заметил, как на ее глаза навернулись слезы.

– Я пришла сюда, чтобы разуть тебя, княже, – закончила Рогнедь, и яркий румянец выступил на ее щеках.

Он был глубоко поражен, припомнив разговор с Рогне-Дью в этой же палате несколько часов тому назад.

– Ты отказалась меня разуть, когда я этого желал, – сурово сказал он. – Нынче ночью ты собиралась даже меня Убить, говорила, что ненавидишь. Я простил тебя, даровал тебе жизнь, позволил уехать, куда пожелаешь… Почему же ты пришла теперь?

– Княже Владимир, – искренне ответила она, – ты смелый, храбрый витязь, умеешь ненавидеть и прощать, посе" му я пришла и должна разуть тебя, княже!

Рогнедь умолкла, румянец на ее щеках поблек.

Чувство победы! О, в этот поздний ночной час князь Владимир испытал его, и, должно быть, сильнее, чем накануне в битве, – девушка, дочь князя Регволда, которая недавно оскорбила его, отказалась от него, пришла сюда, отдает самое дорогое – свое тело, душу…

– Я был и остаюсь сыном рабыни, – не сдержавшись, вызывающе сказал князь Владимир.

Рогнедь на мгновение смутилась, но овладела собой и ответила:

– Очень жалею, что прежде назвала тебя робичичем, проклинаю час, когда говорила так. Если бы тогда я поступила иначе, – заломила она руки, – может быть, не было бы этого ужаса, живы были бы мои отец и братья… Княже Владимир, мне очень жаль, что прошлого не воротить. Ныне я увидела, что сын рабыни может сделать больше и умеет быть справедливее, чем князь… и я полюбила тебя. Ты веришь мне? Скажи правду…

Владимир не ждал таких слов Рогнеди, трудно было ему и ответить на ее откровенный вопрос.

– Ты очень смела и ты по душе мне, Рогнедь! – произнес он.

Словно борясь с волнами, налетавшими на нее, Рогнедь протянула руки.

– И ты больше ничего не скажешь? – вырвалось у нее сквозь стиснутые зубы.

Владимир понял ее. О, эти женщины, как видно, все они таковы, чуть что – клянись им в любви. А знает ли она, эта дерзкая девчонка, как много уже стоит ему?…

– Я еще из Новгорода отправлял послов, – ответил Владимир, – предлагал тебе стать моей женой…

– Ты смеешься надо мной, княже, – сурово произнесла Рогнедь. – Тогда я отказала твоим послам, а только что, как ты слышал, прокляла час, когда поступила так… То, что было, прошло, то, что происходит сейчас, – ох, как все это страшно, кияже. Однако, говорю, я жду твоего слова, ибо хочу, чтобы нам с тобой было хорошо…

– Нам и будет хорошо! Ты справедливая, смелая, добрая. Я, слышишь, Рогнедь, тоже буду справедливым, хорошим, добрым с тобой…

Он двинулся вперед, все больше приближаясь к ней, охватил руками ее стан.

– Хорошая моя! Чудесная! – вырвалось у него.

– Что я делаю! Боги! – воскликнула она, порывисто вскинула руки и обняла его за шею. Он поцеловал ее раз, и второй, и третий, она отвечала несмелыми, какими-то ищущими поцелуями.

Это была, как видно, последняя капля, переполнившая сердце Рогнеди. Владимир сел на ложе, она опустилась перед ним на колени – так повелевал древний обычай – и разула его.

И тогда Владимир склонился к Рогнеди, поднял ее сильными руками, посадил на ложе, долгим поцелуем поблагодарил за муки и страдания.

– Рогнедь – хорошее имя, – властно сказал он, – но я хотел бы называть тебя русским именем – Рогнедой. Позволишь, Рогнеда?