Владимир Чигринцев

Воле даровали свободу. Узнав, что тот гонит книгу, князь благожелательно кивнул и с вечной самоиронией пересказал Татьяне их встречу перед операцией, которую помнил как в тумане. Важно было, что помнил. Про привидевшегося в бреду упыря не сказал ни слова.

Две недели Воля просидел в затворе. Погода за окном резко переменилась — жара спала, кажется, навсегда исчезла. Зарядили дожди. Под холодную капель работалось спокойно. Он предвкушал бобрянские грибы, утиную охоту — дал зарок: разделается со сдачей, поедет в Кострому. Про клад заказал себе думать, но почему-то одежды бояр и царя на картинках обильно, вопреки исторической истине, обсыпал самоцветами, а золотому петушку вместо глаз пририсовал два изумруда.

Двухнедельное заточение привело к отупению — когда закончил работу, вгляделся в зеркало: осунувшийся, бледный, с припухшими глазами — ничего не скажешь, тот еще троглодит.

Наутро отвез работу издателю. Получил добро и — что куда важнее — деньги и следующий заказ — «Сказку о попе и работнике его Балде». Культурный капиталист преотлично зарабатывал на пушкинских сказках, сохраняя лицо, укрепляя марку фирмы, подкармливая истомившегося по классике читателя.

Теперь можно было наведаться в Пылаиху, хотя, что и как там искать, не имел понятия. Решил навестить князя, на всякий случай испросить совета.

Павел Сергеевич уже садился в подушки на кровати, на лице появилась легкая краска, нос набрал если не прежнюю, но плотность. Посетителей у него не случилось, Татьяна забегала с утра — Воля был рад этому обстоятельству.

— Восставший с того света заметно получшел. Здравствуйте, Павел Сергеевич, — поприветствовал с порога.

— Здравствуй, садись, находишь, что получшел? — Профессор внимательно изучал его.

— Заметно, заметно, — подбодрил Воля. — Помните, как спрашивали, на каком вы свете?

— Помню, или кажется, что помню, — попытался уклониться князь.

— Упыря тоже помните? — не отставал Чигринцев.

— Упыря не помню, — явно соврал Дербетев.

— Ну ладно, нет, так и хорошо. Я ведь в Пылаиху собрался, пустите в Бобрах пожить?

— Это к Татьяне, она даст ключ, я нонче не ходок, — печально констатировал больной.

— Погодите, еще попляшете.

— Не обманывай, не дурак, — обрубил князь жестко и вдруг сменил тон, поглядел на Чигринцева лучащимися старческими глазами: — Видно, пора собираться в путь-дорогу, в ту страну, откуда путнику нет возврата, а как бы я сейчас пожил…

Мышцы его лица размягчились, от него повеяло мудрым покоем. Но чудесное преображение длилось секунды, князь не выдержал взгляда, захлопал утомленно ресницами и отвел глаза.

Воля что-то проблеял в ответ, тот, кажется, и не расслышал.

— Ладно, хотел спросить — спрашивай! — приказал князь.

— А вы, Павел Сергеевич, верите в клад? И если да — где его искать, ну хоть приблизительно?

— Моя вера значения не имеет, во всякой старой фамилии верят в клад. Семейную историю мне мать завещала. Где искать, не знаю, знал бы — искал, наверное; не шар же в воздухе меня в самом деле отвадил. Поезжай — отдохни, приглядись, за грибочком сходи, самое теперь время, может, обрящешь. Не в кладе дело, — непонятно закончил князь. Он на глазах скисал, завалился на бок, глядел из-под полуприкрытых век, как старая черепаха. Долгая беседа давалась еще тяжело.

Чигринцев уложил его аккуратно, расправил складки простыни, накрыл одеялом.

Профессор был плох. Одно только пронзительное признание чего стоило, минутный взгляд словно смотрел в глубь Чигринцева, донося не слова, а энергию, последние, дорогие ее остатки, щедро и навсегда делясь простой тайной жизни.

«А близко был, близко, люди меняются», — вспомнилось самвелянское пояснение.

Чигринцев зачем-то вдруг перекрестил воздух палаты, спящего старика, тяжело откатившего тонкую синюю губу. Притворил дверь, побрел к машине — под вечер обещался заехать к Татьяне.

В гостях у нее сидела лучшая подруга — Людка Сотникова, сослуживица из института. Типичная мать-одиночка, недавно истово уверовавшая, горела теперь желанием всех в округе крестить, и немедленно. Чигринцеву всегда было ее жаль, а с ней — скучно. Дважды в неделю Людка навещала сирот в доме ребенка. Сын ее в это время, как полагается, в одиночестве скулил в далеком Бибиреве, дожидаясь мамку. Дом ребенка располагался неподалеку от Дербетевых, Людка забегала к Татьяне излиться, по свежим, так сказать, следам.

Волин приход Людку не остановил, наоборот, продолжила с новой силой про ужасти со смаком и трепетом. Чигринцев пытался повернуть беседу, но остановить сотниковский напор мало кому удавалось.

Тогда он, скучая, выпил кофе, откушал кусочек торта, поймал страдающий взор Татьяны, подмигнул хитро в ответ, пожал плечами — мол, тут я бессилен, — встал.

— Воля, посиди, — взмолилась Татьяна.

Но он был непреклонен — в другой раз, может, и посидел бы, но не сегодня.

— Девочки, побегу, я на минуточку, паковаться пора, я в Бобры собрался, дашь ключ?

— Конечно. — Татьяна повела в комнату, достала спрятанный в баре ключ. — Воля, найди, — прошептала как заклинание, — заживем.