Когда человек начал приписывать психические функции не органам, а отдельно от них существующей «душе», то, о чем по праву заявил Ферворн, с «сумрачной и фантастичной идеей души», считавшейся самой сложной для понимания абстракцией в истории человеческого рода, было покончено. С того самого момента открылся путь к представлению других бесплотных духов, а также к жизни после смерти.
Конечно, представлять абстракции в пространстве оказалось сложно, поэтому духов представляли в формах тел, или хотя бы временно они должны были быть видимы (как дым или призрак) или слышимы (как стук или шаги). Как только душа стала отделимой от тела в понимании человека, то сразу же самым желанным стала жизнь после смерти, сначала как банальный страх перед быстротечностью времени, а затем как компенсация недополученного при жизни счастья. Воплощением души после жизни в качестве материальных носителей также становились
«призраки», которые носили схожую с погребенным телом одежду.В древности даже у иудеев такие воззрения о духах не играли особой роли. «Призраки» слонялись повсюду, но не имели зачастую никаких воспоминаний о своей былой жизни; или душа переходила, также безо всяких воспоминаний, в другое существо.
В христианстве и исламе вера в жизнь после смерти приобрела настолько иное значение, что сама жизнь в них отчасти является лишь подготовкой к «иному миру», – прекрасный предлог для духовенства, чтобы переносить похвалу за хорошие поступки и послушание или наказание за проступки в будущую жизнь – загробную. А так как душа представлялась и в новом теле, то и наказания изобретались довольно материальные, как, например, «горение в адском пламени» и др.
Разумеется, эти представления получили широкое развитие и поддержку духовенства, которое таким образом стимулировало послушание и хорошее отношение к себе, а также провозгласило дары себе лучшим средством от «горения в аду». Обман и самовнушение царили в этой неразберихе.
Нервы и их импульсы мы представляем больше по аналогии с теплом и электричеством, чем основанными на неизвестных колебаниях какой-либо части материи. Это такая форма энергии, ничтожно малая по своему размеру, но очень эффективная в плане воздействия на высвобождение других источников энергии. Такие колебания у более-менее развитых видов живых существ собираются в нервные субстанции, а высшая их форма организации – сознание – возникает уже у позвоночных и концентрируется в коре больших полушарий головного мозга.
По аналогии с другими явлениями мы можем рассматривать сознание в виде колебаний: чем сильнее колебание – тем яснее сознание. Доказательство этого тезиса заключено в упрощении всего мировоззрения при таком понимании сущности сознания.
Сознание может иметь едва ли не все возможные уровни, но основными можно назвать только три, так как между ними есть четкие пороги: подсознание, сон, бодрствование. Однако сон по своей удивительной природе просто не может быть какой бы то ни было промежуточной стадией, а сам по себе уже «целый мир», отделенный от рационального и критического мышления, в то время как бодрствующее сознание существует во взаимодействии с подсознанием и питается его энергией. Критическое мышление развивается уже на более высоких уровнях бодрствующего сознания.
Согласно такому воззрению, каждый образ воспоминания и каждое понятие в нашем мозге хранится в виде особой последовательности колебаний, некой мелодии, которая осознается нами только вследствие какого-либо стимула, достаточного, возможно, даже лишь в расположенных рядом нервных волокнах, и образ усиливается настолько, что выходит за порог сознания. Каждое пробудившееся воспоминание тянет за собой соседние, а затем вся эта субстанция приближается к порогу сознания и самостоятельно или по нашей воле встает на первое место в голове.
Внезапное возникновение образов из подсознания при бодрствующем сознании вряд ли может означать что-то другое, нежели то, что интенсивность генерации представлений подчинена постоянным колебаниям, как, например, скорость молекул газа. Усиливаются одновременно с этими образами и связанные с ними воспоминания, причем так, что их можно смело затем назвать «пришедшими на ум». Это происходит совершенно без участия нашей воли.
Самоанализ показывает, что в бодрствующем состоянии у нас есть силы, чтобы направить внимание и намеренно вытеснить внезапно возникшие нежелательные образы в пользу желательных. В некоторых пределах мы можем думать, о чем нам хочется. Когда моя воля с усилием вытягивает какие-то образы из бессознательного, это называется «задумываюсь». Если среди этих образов возникает какая-либо новая связь, то есть мысль, то такое событие при определенных условиях – настоящая удача. Когда я замечаю, что застрял и что моя телега мыслей на одном и том же месте соскакивает в старую ложную колею, тогда я жду днями и неделями, когда колею размоет и я смогу ехать дальше, прокладывая новый путь.
Моя воля имеет такую же силу управления вниманием, как и образы или мысли, которые вытягивают из подсознания «мотивы» для моих действий. Здесь находится источник моей бесспорной ответственности за свершенные дела, а также «свобода воли». Все наши действия, конечно, связаны с мотивами, но и среди них мы можем выбирать, но лишь до тех пор, пока они не имеют такой силы, с которой уже невозможно совладать. Мера этой «свободы» зависит от силы воли и силы мотивации, которые индивидуальны для каждого. Эта власть воли над направлением и устойчивостью нашего внимания, разумеется, полна тайн и находится по ту сторону нашего понимания.
Понятие «свободы воли» тесно связано с понятием «случайности». Первое можно передать фразой: это могло бы пойти совершенно по-другому; а второе: я бы мог действовать иначе – избрать другие мотивы. Оба понятия основываются на бесконечном количестве возможностей, которые совместимы и применимы. Как «случайность» заняла свое место в учении о неорганическом мире и сдерживается математическими законами, так и «свобода воли» существует в царстве сознания по всем закономерностям, и отрицать ее существования нельзя. Теперь общая фраза звучит так: «оно [подсознание] различает, выбирает и направляет», а также несет за все это ответственность.
Мотивы, которые отдельно или в совокупности побуждают человека к действию, делятся на три категории: врожденные инстинкты, авторитет, внушение или навязчивые идеи и предвидение последствий.
Врожденные инстинкты и необходимость их удовлетворения играют бóльшую роль, чем можно предполагать. Было бы неверно приписывать инстинктивные действия только животным. Неоспорим тот факт, что огромное количество наших движений совершаются без обдумывания, – неизвестна сама цель этих движений, а не собственно сокращение мышц. Зачастую спорно, какие из этих движений – приобретенные привычки, а какие – инстинкты или рефлексы. Сюда же относят действия в состоянии аффекта.
Приказ или навязчивая идея зачастую заставляет человека действовать без размышлений о последствиях и против своих личных интересов. На этом основываются дисциплина и большая часть методов гипноза. При таких обстоятельствах чувство собственного достоинства или гордости лица, подвергнутого воздействию, может быть как подавлено, так и возвышено. Действуя по зову навязчивой идеи, человек исходит из необходимости поощрения чувства собственного достоинства и самоуважения.
О результатах своих действий мы сообщаем, исходя из чувства желания или нежелания. Представим это следующим образом: если я боюсь наказания за свой поступок, то не сообщаю о том, что я сделал, если, конечно, искушение похвастаться не оказывается более сильным. Стремление человека к получению удовольствия (или покоя) и страх перед неудачей – основные мотивы произвольных или намеренных действий человека. Неизменно то, что ожидания зачастую не соответствуют действительности, а чувства могут кардинально измениться уже в момент или через короткий промежуток времени после осуществления того или иного акта; равно как и при совершении аналогичных действий у разных людей возникают противоположные чувства, например, удовлетворения или негодования.
Чувственные впечатления или предположения – основные инструменты человека при познании мира. Оба могут быть осознанными или неосознанными в любой степени. Часто они взаимозаменяемы. Чтобы поверить в субъективную истину, наши впечатления и предположения не должны противоречить остальным нашим представлениям и чувствам. Существует лишь одна объективная истина, а именно та, что субъективно унифицирована, причем на субъект оказывают воздействие различные факторы, так или иначе повлиявшие на мировоззрение данного субъекта, как, к примеру, школа, художественная литература или родные и близкие. Вопрос происхождения знания, подразумевая его критический аспект, то есть способность анализировать события или явления, связан с последовательным духовным ростом человека. На низшем уровне культурного развития способность к аналитическому мышлению отсутствует, если не возникает жизненной необходимости, например, для защиты от преследования. В таком случае помогают инстинкты или особые предчувствия неясного происхождения, например, страх или осторожность, которые заменяют это мышление, – подобно тому, как животные отличают опасных для себя особей от неопасных. Везде, где ошибочное поведение или действие не угрожает жизни человека напрямую, его мозг склонен к домысливанию или фантазированию, а лишь позже возникает ограничение этих фантазий за счет подключения критического мышления.
Важнейшую роль в выдвижении гипотез, или предположений, играет чувство аналогии. В естественных науках и сегодня беспрестанно используется этот принцип, и выводы делаются на основании того, что по определенным правилам, по образу и подобию одного явления объясняется другое, сравнивается с предыдущим опытом и, таким образом, принимается наукой. Чем больше аналогий одного явления или его последствий в нашем мировоззрении в целом, тем прочнее это знание укрепляется в науке.
Предположения, с помощью которых человек получает чувственные впечатления об окружающем его мире, по большей части основаны на аналогиях и впечатлениях, опирающихся на собственный опыт человека. Человечество шаг за шагом отказывается от «очеловечивания» природы, от этого антропологизма и анимизма, однако стоит заметить, что полное освобождение от человеческого начала представляется немыслимым, особенно в науке. На первобытном уровне любое событие является воплощением волевого акта в отношении объекта, имеющего ценность для человеческого разума; на теологическом уровне человеческая мысль устремляется в Абсолют; на научном уровне – отражает результат воздействия тех «сил» и «причин», которые обусловили физические действия человека, а также его мотивы при их осуществлении. Только в новейшей истории человечество освобождает себя от этих «фетишей» и выходит на максимально объективную, новую точку отсчета.
В этике, в понятиях «хорошо» и «плохо», достоинствах и пороках, я напрасно ищу единое определение для обозначения того, что я понимаю на уровне интуиции. «Социальное и асоциальное» не отражает все полностью и является слишком многозначным. Основополагающими здесь становятся определенные врожденные, а также приобретенные в процессе племенного отбора инстинкты, которые аккумулировались и передавались из поколения в поколение. Бенджамин Феттер в своей книге «Современное мировоззрение и человек» убедительно повествует о том, как возникает двоякая мораль, выраженная, с одной стороны, способностью на самопожертвование, а с другой – жаждой уничтожения других племен. Иисус со своим призывом «Люби врага своего» безуспешно боролся с проявлением двойной морали. Позднее его первосвященники сами взялись за оружие и пошли войной на своих врагов, а еще чаще – сжигали тех, кто имел хоть немного иное мнение о вещах, которых мы и знать не могли.
Сущность и возникновение этики определенно лучше понять, изучая поведение животных, которые не обременены мышлением и понятийным аппаратом. Альтруизм у других социальных существ иногда развит гораздо лучше, чем у человека, особенно у пчел. Для человека самые фундаментальные заповеди, как «Возлюби ближнего своего, как самого себя» и «Чего в другом не любишь, того и сам не делай», – уже практически недостижимые идеалы.
Социализм – стремление сократить неравенство между людьми, в котором взамен «свободной игры рыночных сил» вводится контроль со стороны государства, церкви или самого общества. В отношении категории «хозяин – слуга» исчезают противопоставляемые понятия «свободный человек» и «раб». Категории «богатый – бедный» во многом сглаживаются, но жажда получения прибыли остается одной из основ культуры. Связка «сильный – слабый» естественна по своей природе, где категория «сильный» приобретает также значение предприимчивости и высокого умственного развития. Понятия «ведущий – ведомый» требуют повсеместного контроля и ограничений, чтобы они не перешли в злоупотребления властью и деспотию.
