Владимир Корнилов; “Демобилизация”; Роман

— Ну и что? — спрашивает Сталин и ласково улыбается Курчеву. — У нас рефераты писать никому не запрещается. — В его голосе проскальзывает грузинский акцент, и Курчеву уже чудится какой-то подвох, хотя Сталин по-прежнему улыбчив и даже кладет Курчеву руку на плечо, на не больно чистый погон. Лейтенант не знает, как быть. Душит тесный воротник кителя, но при Сталине не расстегнешься.

— Реферат нехороший, Иосиф Виссарионович, — говорит Зубихин. — Совсем не наш реферат. Какого-то обозника выкопал и все рассуждения вокруг повел, будто обозник — пуп земли.

— А что — ты хотел, чтобы все вокруг меня было? — с хитринкой спрашивает Сталин, но смотрит не на особиста, а на лейтенанта. И Курчеву опять страшно оттого, что Зубихину Сталин тыкает, а с ним, с Борисом, по-прежнему на вы.

— Обозник тоже человек, Зубихин, — говорит Сталин, и вдруг лейтенант с ужасом замечает, что на Зубихине нет погон и одет он во френч или в сталинку, как Берия и Маленков.

— Обозник или фурштадтский солдат тоже человек, простой русский воин, и без него мы бы войну не выиграли. Правильно, лейтенант, — подмигивает Сталин Борису и того уже бьет мелкая дрожь.

— Да ничего там такого нет… — со страхом отвечает Борис вождю. — Я вам сейчас принесу, — спешно бормочет и уже готов бежать из бункера на мороз с твердой надеждой скрыться и никогда не возвращаться в это бомбоубежище.

— Не надо, — говорит Зубихин. — Я все основное переписал.

И он начинает читать из середины реферата: «Надо, чтобы каждый человек разделил тетрадную страницу пополам и слева писал, в чем он свободен, а справа — в чем не свободен, что мешает его свободе, и, поверьте, эта тетрадка будет интересней любого самого значительного романа. А если потом изобретут машину (а вероятно, ее уже изобрели, потому что изобретена же машина, решающая задачу о точке встречи!), и если вложат все эти данные из всех разграфленных тетрадок, взятых от всего человечества, в эту новую машину, то будет решена задача об идеальном обществе, где все по возможности свободны. Разумеется, нормальные люди. Психов мы в расчет не берем».

— А что? Интересно, — говорит Сталин. — Но ведь это не ваша мысль, — поворачивается он к лейтенанту. — Это все переписано из Толстого.

— Так точно, — отвечает Курчев, даже не успев обидеться, что ему отказано в приоритете. — Я просто взял и переписал.

— Толстой — великий писатель и у него можно переписывать, — говорит Сталин и грозно смотрит на Зубихина.

— Нет, — отвечает особист, который уже, собственно, не особист, а, во-видимому, член Политбюро или, как теперь называется, Президиума, потому что на нем тужурка без погон. — Нет, Курчев, — повторяет Зубихин. — Толстой этого не сочинял и не выдавал военной тайны о точке встречи. При Толстом не было еще точки встречи.

— Но точка встречи в учебнике есть, — мямлит лейтенант, чувствуя, что ему уже никогда не выскочить отсюда и не увидеться с аспиранткой.

— Но учебник-то военный, — не унимается Зубихин.

— Ничего, мы разберемся, — говорит Сталин и тут становится жутко похожим на свой плакат под названием: «И засуху одолеем!», где он изображен с карандашом в руке над картой Советского Союза с лесозащитными полосами.

— Идите, лейтенант, — говорит Сталин Борису и уже не подставляет щеки. Курчев козыряет, хотя на нем нет головного убора, и идет по узкому долгому бетонному коридору; сначала идет, потом бежит, потом несется, как на последней дистанции кросса, и вдруг без сил падает на бетонный мокрый пол… и просыпается на топчане.