Владимир Корнилов; “Демобилизация”; Роман

— Да, я помню, — злясь на свою несдержанность, сказал Борис. — Мы с ней шли, а вы дрожали в переулке. Впрочем, мороз тогда был крепкий, — но тут же себя оборвал: — «Заткнись и не связывайся с ним. Мало, что опускаешься, еще распускаешься, как баба…»

— А вы ревнивый, — усмехнулся Бороздыка, но тут же вспомнив, что все-таки пришел за машинкой, которая ему позарез нужна, так как в выклянченном у секретарши Серафимы Львовны командировочном удостоверении указывалось, что писатель И. А. Бороздыка направляется в Карело-Финскую ССР для написания очерка о культурных памятниках русской старины. (Еще Стива Облонский считал, что охотник может быть одет в любое тряпье, но ягдташ и ружьишко должны быть у него самыми новенькими. То же и с писателями, полагал Игорь Александрович. Тем более, что командированный, именуемый писателем, ехал с молодой женой.)

— Должен вас утешить, — сказал Бороздыка. — У вашего кузена с интересующей вас особой что-то…

— Это меня не касается, — оборвал Борис, которому страшно хотелось узнать, что же у кузена с Ингой, но чтобы Бороздыка выложил это как бы случайно. «А машинки я ему точно не дам», — подумал про себя.

— У вас ко мне дело или так, сотрясение воздуха? — спросил, насупившись. — А то я бороду отпускаю и вид у меня не гостеприимный.

— Я заметил. И все-таки вы зря так расстроились. Она вас не стоит.

— Если вам охота говорить о женщинах, то я не в форме.

— Зря. А то я бы вам много интересного поведал. Известная особа…

— Я уже вам сказал!..

— Хорошо. Как хотите. Пожаловал я к вам в виду вашей исключительной, как говорил мне ваш кузен, тайп-райтер.

— Авторучка, что ли? — надеясь выиграть хотя бы минуту, глупо спросил Курчев. Он с самого начала знал, что откроет дверцу шкафа и вытащит оттуда малявку.

«Слизняк, — ругнул себя. — Да этот тип ничем не лучше Зубихина. Особисту отказал, а этому не можешь. Слизняк! Вот он, страх перед общественным мнением. На общество плюешь, а мнения боишься».

— Ах, пишушую машинку… — не дожидаясь разъяснений Бороздыки, покраснел и тут же вытащил свое сокровище. — Пожалуйста. Открывается вот так, — он нажал сбоку рычажок замка. — Все очень просто.

— Мне недели на две, — с важной небрежностью протянул Бороздыка.

— Все равно, — отмахнулся Курчев.

Ему действительно было все равно, как вдовцу, у которого спрашивают, какой брать гроб, — с кистями или без. Он уже простился с машинкой, как полторы недели назад с аспиранткой, и сейчас хотел только одного, чтобы Бороздыка поскорее убрался из его комнаты и не лапал при нем «малявку».
«Сукин сын, — крыл себя. — Сукин-сволочь-рас… Клизма интеллигентная. Почему не пошел в Докучаев и не дрался за нее? В бильярд сражался!.. Тьфу… А теперь этого идиота боишься и сам ему машинку суешь…»

— Знаете, Бороздыка. Если у вас больше нету дела, катитесь отсюда к едрене бабушке, — сказал, вовсе не надеясь, что Игорь Александрович обидится, хлопнет дверью и оставит машинку на столе. Просто дико устал от его присутствия.

— Однако вы позволяете… — приподнялся Игорь Александрович и уронил машинку себе на колени. — Ох, — скривился. — Кажется, цела, — поднял ее на стол и закрыл прямоугольным футляром. — Нельзя так распускаться, Борис Кузьмич. А то меня заражаете. А я вам еще пригожусь. С аспирантурой решили?

— Ничего не решил. Никакой аспирантуры… Идите, ради Бога. Голова у меня болит.

— Я прощаю вам ваши выпады, — поднялся Бороздыка. — Вы сами о них пожалеете. Но я их не слышал. До скорого, — махнул своей новенькой светло-серой в полоску кепкой и вышел из комнаты.