Владимир Листенгартен

– Михаил Абрамович, мы вас очень ценим и уважаем, но вы вошли в пенсионный возраст, а в этом возрасте мы можем продолжать держать на работе только докторов наук. Вам грозит увольнение в ближайшее время.

В свои 65 лет мой брат был здоровым человеком, он мог пешком дойти от Малой Охты до центра города. Потерять работу, потерять возможность заниматься теоретической физикой для него было равносильно смерти.

– Дайте мне год, я все подготовлю.

Свое обещание он сдержал и через год защитил докторскую диссертацию.

В начале 1990-х годов перестал существовать Советский Союз, канула в Лету советская власть, наступили смутные годы, когда оплата труда ученых и даже профессоров вузов сократилась настолько, что не покрывала даже прожиточного минимума. Определенным подспорьем для семьи брата стала пенсия блокадника. Дом, в котором он жил, с годами обветшал, входящие пугались замызганного и обшарпанного темного парадного с выбитыми оконными стеклами. При отсутствии лифта стало очень тяжело подниматься по выщербленным ступенькам лестницы на пятый этаж. Комнаты были настолько малы, что в спальне, например, кроме двуспальной кровати ничего не помещалось, а небольшая гостиная была настолько завалена научными журналами и книгами, что через нее приходилось пробираться боком. Большую часть места занимал секретер, за которым Миша работал, в основном, по ночам, когда стояла полная тишина и никто ему не мешал, и диван, на который он ложился спать под утро. Кухонька была сверхминиатюрной – за микроскопическим столиком могли с трудом втиснуться три человека, прижавшись к стене и друг к другу.

В 1989 году я с семьей эмигрировал в Америку, но мой брат уехать отказался. Он за прошедшие десятилетия прирос к Ленинграду (Санкт-Петербургу), к своему Университету, к своей кафедре. В эти годы мы с ним постоянно вели дискуссии. Не имея ни копейки за душой, живя в замызганной «хрущевке», Миша, тем не менее, до конца жизни был бесконечно благодарен советской власти за то, что она дала ему эту квартиру, в которой он мог спокойно заниматься любимой наукой. Я убеждал его, что если бы он жил в Америке и в течение десятков лет работал профессором какого-либо университета, он несомненно имел бы собственный дом и солидный счет в банке, а заниматься теоретической физикой с успехом можно и не в Советском Союзе, сидя не за секретером, а за нормальным письменным столом в комнате, где по стенам были бы шкафы, в которых в полном порядке были бы расставлены его книги и журналы.

В 1994 году в Далласе проходила международная конференция по физике. Воспользовавшись помощью фонда Сороса, мой брат, один из докладчиков на этой конференции, приехал в Америку и имел возможность повидать меня и мою семью. Коллеги, американские физики, хорошо знавшие его работы, организовали для него поездку по штатам Новой Англии, он побывал в Нью-Йорке и других городах, его принимали профессора университетов в собственных больших домах. Но все это не произвело на него впечатления. Он по-прежнему считал, что советская власть его облагодетельствовала, дав простому советскому профессору, маленькую государственную, то есть не принадлежащую ему, квартиру. Мишу возмущало наличие в мире миллионеров и миллиардеров. Я ему говорил:

– Вот возьмем Гейтса, он миллиардер, потому что под его руководством были созданы компьютерные программы, которыми пользуется весь мир, потому что он создал компанию, которая эти программы разрабатывает и распространяет.

– Ну и что? Конечно, твой Гейтс – молодец, но надо было ему дать не деньги, а орден!

– Зачем ему орден? Вот ты сидишь в своем Петербурге, – отвечал я, – со своими орденами и медалями, но без копейки денег!

Но переубедить его было невозможно.

Один из учеников моего брата, профессор Ф. Карпешин, после его смерти написал в некрологе, что он – «один из старейших сотрудников отдела ядерной физики [Петербургского Университета], широко известный в нашей стране и за рубежом физик-теоретик, внесший важный вклад в развитие ядерной и атомной физики, активный член и организатор ежегодных Совещаний по ядерной спектроскопии и теории ядра, играющих важную роль в коммуникации российских ученых-ядерщиков». В приватной беседе со мной Федор Федорович добавил:

– Михаил Абрамович был крупным ученым-физиком, но к практической жизни он был совершенно не приспособлен.

И, к сожалению, это сущая правда.

«В хорошие руки»