Владимир Маяковский. Роковой выстрел

Однако Вяч. Вс. Иванов не включил «графа» в свои рассуждения о «Балладе» и пришел к следующему выводу относительно текста «Крупный разговор. Еще не запирали…»: «Если предложенные сопоставления верны и Шопен в самом деле может считаться тем гением, к которому обращается автор в цитированном восьмистишии, то интерпретация всего стихотворения в романтическом ключе… кажется вероятной»[197].

Это действительно так, если согласиться с тем, что Шопен «Баллад», как первой, так и второй, изначально тот же, что и в других стихах с упоминанием польского композитора. Однако проделанный нами анализ приводит к мысли, что Шопен «Баллады»-2 (а в «Балладе»-1 он, напомним, не назван) не связан с романтической линией ранних футуристических вещей Пастернака, тонко вскрытой в анализе Вяч. Вс. Иванова.

Попытку описать шопеновскую парадигму Пастернака на широком музыкально-литературном фоне предпринял и Б.А. Кац, сосредоточившийся на поисках соответствий биографии Шопена и сюжетов «шопеновских» стихов Пастернака, сохраняя идею некоего «общего» шопеновского: «…рояль, а с ним и шопеновская музыка, и все что связано с ней у поэта»[198] (курсив наш. – Л.К.).

Рассмотрение второй редакции «Баллады» (1928) и установление существенного влияния на ее содержание резких разрывов с Маяковским, усиленных полемическим слоем поэзии конца 20-х годов, позволяет нам вернуться к первой редакции «Баллады», уже зная, что в ней принадлежит собственно 20-м годам и почему. В свою очередь, при анализе «Баллады»-1 по аналогии с «Балладой»-2 перед нами встает задача реконструкции полемического фона 1913–1916 годов. Однако вначале обратимся к самой «Балладе» и попытаемся отнестись к ней чисто читательски.

Содержание первых строк (1–8) совпадает с тем, что мы писали о «Балладе»-2. Нас же интересует дальнейший сюжет. В «Балладе» переплетаются две темы: собственно, скачущий куда-то поэт и то, что его волнует. Быть может, здесь причина того, что сердце вдруг «расскакалось». Все это, понятно, происходит в ливень, поэтому струи дождя бьют «хлыстом» всадника по лицу. Одновременно и всадник хлещет коня плетью. Ветер, влепляющий «штемпеля», явно резкий и порывистый. В это же время герою стихотворения слышатся «оплеухи наглости», «неотмщенная пощечина» и т. д. Плюханье копыт в грязь совпадает со звуком пощечины.

Здесь нам кажется принципиально важным подчеркнуть, что всадник-поэт едет совсем не по большаку – конь, шалея, летит «в поля». От большака отлетают «оскретки». В общем-то, ясно, что речь идет о каких-то отлетающих от копыт остатках «большака». Проще сказать, что грязь летит из-под копыт, но это не грязь полей, а, как нетрудно предположить, грязь некоей большой дороги.

То, что речь идет о большой дороге, ясно из контекста стихотворения. Однако у Даля слово «большак» помимо значения «большая столбовая дорога (тул., орл., кур.)» имеет куда более распространенное значение типа «хозяин, старшина, распорядитель, указчик», даже «настоятель раскольничьей общины». Что касается «оскреток» большака, то это, по Далю, в ж. р. – «щепа, лучина и т. д. (иск.), и черепок, осколок, иверень (кур.). В м. р. (кал., орл., пек.) – остаток, огарок. В ж. р. мн. ч. (тул., опд.) – мелкие частицы от какого-либо вещества с огнем, искрами и т. п.» (ср. выше: «лучина, остатки свечи»). Значение слова, использованного Пастернаком, подкрепляется вариантом Даля: «оскро(искро?) метка».

Если рискнуть предположить, в связи с очевидной двойственностью «Баллады» (в этом смысле как первой, так и второй), что оба семантических поля слов «оскретки» и «большак» значимы для героя стихотворения, то картина получается следующая. Грязь, частицы «большака» отлетают от копыт коня, который бежит уже по полю. И наряду с этим: «Искры из глаз посыпались» (от удара) (см.: «искра» у Даля) некоего главаря или раскольника. Очевидно, что к «полям» искры никакого отношения не имеют.

Интересна и строка:

Конь оглушал заушиной
Оскретки большака…

«Заушина» – это (по Далю) и «оплеуха», но «оглушить» ею можно только кого-то. «Такую заушину дам, что трое суток в голове трезвон будет». Но здесь «конь оглушает заушиной» не поле, по которому скачет. И речь идет не о чавканье, напоминающем звук пощечины-заушины. Здесь конь, ушедший с (или от) «большака», оглушил «пощечиной» даже не сам большак, а лишь его «оскретки», т. е. остатки.

Все сказанное заставляет нас предположить, что перед нами не совсем безобидный пейзаж, пусть и созданный воображением поэта, у которого «расскакалось сердце».