Владимир Маяковский: тринадцатый апостол. Трагедия-буфф в шести действиях

В 6-м номере «Нового ЛЕФа» за 1928 год появился его рассказ в стихах «Безработный». Это произведение весьма удачное – Маяковский не только выловил письмо из самотека, но и опубликовал, прокомментировав: «Вы очень способны к деланию стихов» (добавив: «Если это действительно первое»). Интонация там в самом деле своя, не маяковская, да и сам жанр рассказа в стихах в советской поэзии редок, он требует хождения по весьма тонкой грани между поэмой и прозой, это не просто переписанный в рифму рассказ, а именно особый поэтический нарратив, экономный, со сквозными мотивами, с растущим напряжением, но без лирической неопределенности, той аморфности, которая в поэме почти неизбежна (почему Ахматова и не доверяла этому жанру, считая его отжившим). Равич замечательно нашел интонацию на стыке едкой насмешки и наивного, почти подросткового лиризма, и Маяковский, чей вкус безошибочен, его запомнил сразу и читал друзьям, гордясь по обыкновению чужим больше, чем собственным. Мы частично эту вещь процитируем, потому что она и хороша, и показательна:

                            А где-то глухие часы
                            На башне высокой завыли.
                            Все ушли, как голодные псы,
                            И биржу труда закрыли.
                            Улица так и гудит.
                            А вечер над крышами гордый.
                            Мы с Фенькой пошли бродить
                            От нечего делать по городу.

                            В карманах у нас ни боба.
                            Ей шамать охота с похмелья.
                            А там на панелях гульба —
                            Растратчикам пир и веселье…

                            Водят дамы собак на цепке,
                            И собаки, как дамы, толсты,
                            И парень в новенькой кепке
                            Покупает девчонке цветы.

                            А Фенька моя пьяна…
                            Я чую, что девка тает.
                            Для других пахнет весна,
                            А для нас она воняет.
                            <…>
                            Закусила Фенька губу.
                            Отодвинулась. Стало ей тесно,
                            И зовет ее на гульбу
                            Отдаленная пьяная песня.

                            Я за нею в потемки пошел,
                            Проводил ее до бульвара.
                            Будто просо в дырявый мешок,
                            В нем насыпаны пьяные шмары.

                            Покупают их мясо за деньги
                            Люди, гнилые, как пни.
                            И голодная добрая Фенька
                            Потеряет хорошие дни…

                            И такая жальба за подругу,
                            Ее глаз мне стало жаль.
                            Я за пазуху сунул руку,
                            Но не нашел ножа.

                            Давеча продал я ножик —
                            Хлеба купил, папирос…
                            Оглянулся… пропал прохожий
                            И Феньку с собою увез.

                            А где-то гремящие трубы
                            Запели на сто голосов,
                            Как будто вошли лесорубы
                            В чубатые чащи лесов.

                            А в тумане пегом и диком,
                            Где глохнет ветровый свист,
                            Стоит Петька Великий,
                            Безработный кавалерист.

Равич в сопроводительном письме сообщал, что «всё в стихе – правда», но ему не тридцать, а чуть за двадцать (он родился в 1908 году). Маяковский дал совет в «ЛЕФ» стихов больше не слать, «врабатываться в газету», избавляться от лирических штампов и объяснил: «Гонорар высылаем маленький. Но такой же маленький получают и все сотрудники “Нового ЛЕФа”».

Об остальном сам Равич рассказал в мемуарах с претенциозным названием «Полпред поэзии большевизма». В 1928 году Равич был студентом Ленинградского пединститута им. Герцена, жил в общаге (родился в Елисаветграде), о голоде и безработице знал не понаслышке. Стихотворение, посланное Маяковскому, не было, конечно, «первым» – но первым большим, сюжетным. Для начала Равич понес его в «Звезду», где его отверг некий «маститый поэт», сказав, что вещь талантливая, но тема скользкая. Стихами в «Звезде» заведовал на тот момент Николай Тихонов, и такой ответ вполне в его духе. А Маяковский через два месяца напечатал. И ближайшей зимой Равич отправился в Москву – лично встретиться с Маяковским он, конечно, не надеялся, но мало ли. Кроме того, в «Комсомолке» стихами тогда заведовал Джек Алтаузен, Равич его шапочно знал и хотел показать новые стихи. Алтаузен рассказал Маяковскому, что вот, мол, приехал ваш Равич, – и передал приглашение зайти: Лубянский проезд, 3, квартира 12.

Равич изумился, но пошел.