Владимир Маяковский: тринадцатый апостол. Трагедия-буфф в шести действиях

                            Из лиловой грязи мрака
                            лезет смерти торжество,
                            и заразного барака
                            стены стиснули его.

                            Вот опять сиделки-рохли
                            не несут ему питье,
                            губы сини, пересохли —
                            он впадает в забытье.

                            Да, дела непоправимы,
                            ждали кризиса вчера,
                            и блестят, как херувимы,
                            голубые доктора.

                            Неужели же, товарищ,
                            будешь ты лишен души,
                            от мельчайшей гибнешь твари,
                            от комочка, ото вши?

                            Лучше, желтая обойма,
                            гибель верную яви,
                            лучше пуля, лучше бойня —
                            луговина вся в крови.

                            Так иль сяк, в обоем разе
                            все равно, одно и то ж —
                            это враг ползет из грязи,
                            пуля, бомба или вошь.

                            Вот лежит он, смерти вторя,
                            сокращая жизни срок,
                            этот серый, полный горя,
                            полный гноя пузырек.

                            И летит, как дьявол грозный,
                            в кругосветный перегон,
                            мелом меченный, тифозный,
                            фиолетовый вагон.

                            Звезды острые, как бритвы,
                            небом ходят при луне.
                            Всё в порядке.
                            Вошь и битвы —
                            мы, товарищ, на войне.

Все эти четырехстопные хореи – в том числе и про часового, про то, как «над его ружьем границу переходят облака», – создают совершенно особый, шевцовско-корниловско-светловский мир, пленявший не одно поколение: обязательно ночь, обязательно Гражданская война, степные травы, звезды, пули, ночной ветер, июньская свежесть, когда небо долго не гаснет; свежесть молодости, свежесть смерти. Это все он, его наследие, все то, что он не успел написать; четырехстопный хорей его детских стихов о морях, путешествиях, слонах и львицах, о песнях-молниях и майском ветре. И никто из них не выжил, никто не успел даже осуществиться, – только подхватил их ноту последний ученик Маяковского, шестидесятник Геннадий Шпаликов, единственный настоящий его наследник, покончивший с собой в те же роковые тридцать семь лет:

                            Лают бешено собаки
                            В затухающую даль,
                            Я пришел к вам в черном фраке,
                            Элегантный, как рояль.
                            Было холодно и мокро,
                            Жались тени по углам,
                            Проливали слезы стекла,
                            Как герои мелодрам.
                            Вы сидели на диване,
                            Походили на портрет.
                            Молча я сжимал в кармане
                            Леденящий пистолет.
                            Расположен книзу дулом
                            Сквозь карман он мог стрелять,
                            Я все думал, думал, думал —
                            Убивать, не убивать?
                            И от сырости осенней
                            Дрожи я сдержать не мог,
                            Вы упали на колени
                            У моих красивых ног.
                            Выстрел, дым, сверкнуло пламя,
                            Ничего уже не жаль.
                            Я лежал к дверям ногами —
                            Элегантный, как рояль.

Это он ранний. А вот он поздний:

                            Работа нетяжелая,
                            И мне присуждено
                            Пить местное, дешевое
                            Грузинское вино.

                            Я пью его без устали,
                            Стакан на свет гляжу,
                            С матросами безусыми
                            По городу брожу.

                            С матросами безусыми
                            Брожу я до утра
                            За девочками с бусами
                            Из чешского стекла.

                            Матросам завтра вечером
                            К Босфору отплывать,
                            Они спешат, их четверо,
                            Я пятый – мне плевать.

                            Мне оставаться в городе,
                            Где море и базар,
                            Где девочки негордые
                            Выходят на бульвар.

Где здесь Маяковский?

А это то, до чего он не дожил. Это тихое отчаяние, прекрасно спрятанное. Но это он: «Они спешат, их четверо, я пятый – мне плевать».

Они продолжали его, и никто из них не выжил, потому что несовместимость с так называемой жизнью – главный его урок.

Сегодня у него учеников нет.

После жизни: 1930-е