Владимир Набоков: pro et contra T1

Глава Русского Общевоинского Союза (РОВС) генерал Александр Павлович Кутепов 26 января 1930 г. в 11.30 утра вышел из дому и пошел на панихиду по члену Союза в церковь, но исчез по дороге. Он «направился в сторону улицы Севр по тротуару, идущему вдоль правой стороны улицы… Ветхие лачуги выстраиваются вплотную к нему сплошной линией. Дверь одной из них открывается вровень с мостовой, а за дверью сразу начинается спуск в подвал», — описывает путь генерала Даниэль Бон[802]. Нашлись свидетели того, что у этой двери произошла схватка, и генерал исчез. Как писал В. Бурцев, Кутепова погубили «фельдфебельская политика и славянская доверчивость»[803].

Пройдут годы, и другой генерал Е. К. Миллер, возглавляющий теперь РОВС, отправляется 23.9.1937 г. на свидание с нужными агентами, сопровождаемый посредником — генералом Скоблиным, мужем знаменитой песенницы Плевицкой. Он оставляет об этом письмо двум доверенным лицам и в назначенное время не возвращается. Письмо читают в присутствии Скоблина. Тот быстро выходит, будто бы устремляясь за разъяснением, и навсегда исчезает.

Сведения посткоммунистических времен утверждают, что Кутепова похитители перевозили на судне, но не на восток, а на запад, вокруг Европы, через Средиземное море. Раненный в первую мировую, он не мог перенести хлороформ, под которым его держали, и скончался за 100 миль от Новороссийского «родного» порта. Миллер же был доставлен на судне «Мария Ульянова» из Гавра в Ленинград, а затем в Москву. После всего, что досталось ему вынести, он был расстрелян 11–12 мая 1939 г.

Оба похищения и убийства Набоков без труда соединяет в один сюжет о простоватом и прямодушном генерале Федченко, заведенном Голубковым (Стеблин) в некий переулок. Плевицкая получает фамилию Славская. Психологический акцент рассказа, почти неожиданный для Набокова, — как супруги смотрели в глаза друг другу, что выражал их взгляд после того, как доверчивый Федченко был передан ими в лапы НКВД, а они продолжали играть спектакль неведения. Но вот, подбирая форму для эпизода этой передачи, Набоков пишет:

«В этой части Парижа улицы называются именами разных философов, и переулок, которым они (Федченко и Голубков. — Н. Т.) проходили, был окрещен одним из начитанных отцов города улицей Пьера Лабима (фр. l'abime — пропасть, бездна. — Н. Т.). Он тихо вел мимо темной церкви и каких-то строений в пространство, где на своих клочках земли там и тут стояли с закрытыми ставнями частные дома позади металлических загородок, на которых ненадолго замирали обреченные смерти листья клена во время их полета с голых ветвей на мокрую мостовую.

По левой стороне переулка шла длинная стена, из суровой серости которой кое-где выглядывали загадки крестословицы из кирпичей; в одном месте этой стены находилась маленькая зеленая дверь»[804].

По условленным словам Голубкова она открылась, и протянулись три пары рук, уволокших генерала.

Маленькая зеленая дверь в стене, переместившаяся из рассказа Уэллса в рассказ Набокова, помогла восполнить картину того, что последовало за похищением.

Яма, в которой обнаружилось тело Уоллеса, превратилась в бездну, пропасть; ею стала родина и Федченко, и его создателя Набокова.

© Наталья Телетова, 1997.

Ив. ТОЛСТОЙ Ходасевич в Кончееве {355}

Присутствие Владислава Ходасевича в набоковском «Даре» не только бесспорно, но исполнено фундаментального эстетического значения. Это значение определено главными темами романа — взглядом на русскую литературу XIX века, судьбой эмигранта, назначением художника. Автор таких статей, как «Колеблемый треножник», «Кровавая пища», «Литература в изгнании», «О горгуловщине», «Кризис поэзии», «Ниже нуля», «Белого коридора» и других мемуарных очерков, «Тяжелой лиры» и «Европейской ночи» был для Набокова кумиром с ранних 1920-х годов. Редко кто в связи с Ходасевичем не цитирует торжественных набоковских слов: «Крупнейший поэт нашего времени, литературный потомок Пушкина по тютчевской линии, он останется гордостью русской поэзии, пока жива последняя память о ней», — и вместе с тем совершенно необъяснимым остается молчание пишущих о «Даре» относительно места Ходасевича в этом «романе о русской литературе».