Владимир Набоков: pro et contra. Том 1

Разумеется, все эти мысли пришли мне в голову благодаря тому, что Набоков спросил меня, знаю ли я, как звали трех собак. И теперь, когда я читаю курс о Шекспире, то упоминаю вопрос Набокова в моей первой лекции и говорю: «Вы не поймете пьесу Шекспира, если не знаете имен трех любимых собак Короля Лира». И в этом аспекте сам Набоков действительно очень близок к Шекспиру. Почти каждая деталь в его рассказах должна быть принята во внимание. Он назвал свой последний сборник рассказов по заголовку первого рассказа сборника, вышедшего в 1924 году. Это название — «Катастрофа», что по-русски может означать гибель, крушение надежд, как и английское слово, но также и серьезную аварию. Впоследствии Набоков дал этому сборнику другое заглавие — «Детали захода солнца». И если вы смотрите на детали захода солнца — очень мелкие подробности — вы поймете что-то очень важное о рассказе. Мне кажется, что все его творчество такого характера. Самые мелкие детали могут быть важными, и читатель сам должен решить, какие именно. Он всегда говорил, что величайший писатель, который когда-либо жил на этой планете и достиг наивысшей степени выразительности, был Шекспир. И мне кажется, что он в большой степени научился своей технике у Шекспира.

Во время осеннего семестра 1958 года, когда мы оба читали лекции в одной и той же аудитории, Набоков однажды сказал мне нечто, что прозвучало как, возможно, приглашение перевести его русские произведения на английский: «Говорят, что будут переводить некоторые из моих старых романов и издавать их на английском языке. Не знаете ли Вы кого-нибудь, кто может заинтересоваться этой работой?» Я глубоко вздохнул, подумал с полминуты и все-таки еще не решил, как ответить на этот вопрос. Я должен был сразу заявить: «Нет, я никого не знаю», но это было бы невежливо. Поэтому я сказал: «А как насчет стиля, такой же он богатый и изысканный, как в „Лолите“?» Набоков кивнул, и глаза его засияли. Тогда я подумал еще полминуты и сказал: «Нет, я никого не знаю». Мне казалось, что он сможет найти достойного переводчика. Русские, с которыми я был знаком, не владели в достаточной степени английским. Я думаю, что был прав, не взяв на себя добровольно эту работу, так как не знал русский настолько хорошо, чтобы переводить его замечательные романы, тем более что тогда занимался другой работой: за несколько месяцев до этого я получил докторскую степень.

Один из наших аспирантов изучил русский язык в армии и серьезно подумывал написать диссертацию по английской и русской художественной литературе. Он пошел к Набокову. Ему хотелось написать что-нибудь о Достоевском. Я спросил его: «Эд, что произошло? Что сказал Набоков?» Эд ответил: «Ну что же, я сказал ему, что меня интересует Достоевский, а он заметил: „Достоевский? Достоевский очень плохой писатель“. Тогда я возразил: „Но разве он не писатель, который оказывает влияние на других?“ Набоков ответил: „Достоевский не влиятельный писатель. Он не оказывает ни на кого никакого влияния“. Я спросил: „Разве он не оказал влияния на Леонова (советского писателя)?“ Тогда Набоков поднял руки вверх и воскликнул: „Бедный Леонов! Бедный Леонов!“ На этом интервью закончилось».

Перевод с английского Веры М. Керн

Ханна ГРИН Мистер Набоков {215}

В конце второй мировой войны и в течение трех или четырех лет после нее Владимир Набоков работал в Уэлслейском колледже, где я тогда училась. Он преподавал русский язык, начиная с самых элементарных основ грамматики (ибо Набоков один представлял собою в колледже всю кафедру русского языка), и читал общий курс русской литературы — так называемый курс № 201. Именно на этот курс я и записалась, когда училась на третьем курсе. Я уже не помню, какому счастливому случаю я была обязана этим решением — может быть, я знала, что если запишусь на этот курс, то мне действительно придется прочесть «Войну и мир» (за год до того я взяла эту книгу с собой в долгое летнее путешествие на каноэ, ее всю промочил дождь, а мне удалось одолеть не больше первых пятидесяти страниц). Возможно, дело было в том, что Труакс, моя подруга, которая на первом курсе изучала русский язык, утверждала, что после трех месяцев занятий единственное, что она могла сказать по-русски, была фраза «моя красная бабушка»: в семнадцать лет это мне казалось ужасно забавным. Во всяком случае, в течение всех лет моего обучения в колледже я руководствовалась девизом: «Выбирай курсы лекций в зависимости от профессора» — а у мистера Набокова была особая репутация незаурядного преподавателя: курс № 201 слушало более ста девушек.