Владимир Набоков. Русские романы

Ганин погружается в «живые мечты о минувшем» ночью; сигнальной является его фраза: «Я сейчас иду к ней». Характерно, что все его встречи с Машенькой происходят с наступлением темноты. Впервые герой видит ее «в июльский вечер» на дачном концерте. Семантика соловьиной песни в романе реализуется в звуковом сопровождении сцены. Цитирую: «И среди… звуков, становившихся зримыми… среди этого мерцанья и лубочной музыки… для Ганина было только одно: он смотрел перед собой на каштановую косу в черном банте…»

Знакомство Ганина и Машеньки происходит «как-то вечером, в парковой беседке…», и все их свидания – на исходе дня. «В солнечный вечер» Ганин выходил «из светлой усадьбы в черный, журчащий сумрак…» «Они говорили мало, говорить было слишком темно». А через год, «в этот странный, осторожно-темнеющий вечер… Ганин, за один недолгий час, полюбил ее острее прежнего и разлюбил ее как будто навсегда».

Свидания Ганина и Машеньки сопровождаются аккомпанементом звуков природы, при этом голоса людей либо приглушены, либо полностью «выключены»: «…скрипели стволы… И под шум осенней ночи он расстегивал ей кофточку… она молчала…» Еще пример: «Молча, с бьющимся сердцем, он наклонился к ней… Но в парке были странные шорохи…»

Их последняя встреча также происходит с наступлением темноты: «Вечерело. Только что подали дачный поезд…» В этой сцене наблюдается изменение оркестровки: живые голоса природы заглушены шумом поезда («вагон погрохатывал») – этот звук соотнесен в романе с изгнанием героя. Так, о пансионе: «Звуки утренней уборки мешались с шумом поездов». Ганину казалось, что «поезд проходит незримо через толщу самого дома… гул его расшатывает стену…»

Переживаемый заново роман с Машенькой достигает апогея в ночь накануне ее приезда в Берлин. Глядя на танцоров, «которые молча и быстро танцевали посреди комнаты, Ганин думал: “Какое счастье. Это будет завтра, нет, сегодня, ведь уже за полночь… Завтра приезжает вся его юность, его Россия”». В этой последней ночной сцене (напомню, что первая встреча героев произошла на дачном концерте) намеком на музыку служит танец. Однако она не звучит, повтор не удается («А что, если этот сложный пасьянс никогда не выйдет во второй раз?» – думает Ганин), и счастье его не осуществляется.

Исчезновение музыки в финале прочитывается в контексте ведущего тематического мотива романа, мотива музыкального: пения соловья. Именно звуковое наполнение и придает воспоминаниям Ганина смысл ночных соловьиных мелодий. «Машенька, – опять повторил Ганин, стараясь вложить в эти три слога все то, что пело в них раньше, – ветер, и гудение телеграфных столбов, и счастье, – и еще какой-то сокровенный звук, который был самой жизнью этого слова. Он лежал навзничь, слушал свое прошлое». Приведенная цитата: три слога женского имени, наполненных смыслом любовного чувства, прочитываются как ранний эскиз первых строк «Лолиты». Цитирую русский вариант текста:

«Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло. Ли. Та».

Пение птицы затихает на рассвете (ср. у Набокова: «За окном ночь утихла»). И вместе с ним исчезает волшебная действительность, «жизнь воспоминаний, которой жил Ганин», теперь она «становилась тем, чем она вправду была – далеким прошлым».

С наступлением дня начинается и изгнание героя. «На заре Ганин поднялся на капитанский мостик… Теперь восток белел… На берегу где-то заиграли зорю… он ощутил пронзительно и ясно, как далеко от него теплая громада родины и та Машенька, которую он полюбил навсегда». Образы родины и возлюбленной, которые, как отмечают многие исследователи, сближаются в романе, остаются в пределах ночной соловьиной песни, трансформируются из биографических в поэтические. Иначе говоря, становятся темой творчества.

В работах о «Машеньке» писали об автобиографичности романа, в образе Ганина обнаруживали авторские черты. Предположение обретает дополнительный игровой смысл: сходство героя и автора аналогично сходству соловья и Сирина – псевдонима, которым Набоков подписывал свои произведения на русском языке.

Его выбор в качестве псевдонима имени райской птицы из славянской мифологии, поющей счастливые песни, может быть прочитан как игровое отражение другой известной «птичьей» писательской фамилии, но настоящей – Гоголь. Симптоматично и то, что в следующем псевдоавтобиографическом романе «Подвиг» Набоков выбрал для своего героя имя Мартын Эдельвейс, сочетание птицы (мартын – водяная птица типа чайки, Larus Sterna) и горного цветка – эдельвейса, объединив в одном персонаже два доминантных образа «Машеньки».

2