Владимир Набоков. Русские романы

Использование аллюзии как приема «эротизации» повествования часто подчинено у Набокова пародийной задаче. Например, в романе многократно воспроизводится образ звезд: как традиционный образ поэтического арсенала – «том томных стихотворений» «Зори и Звезды» князя Волховского; в стихах самого Годунова: «…а улица кончается в Китае, а та звезда над Волгою висит»; как символ высшего космического разума и морали: «…помните, как Гёте говаривал, показывая тростью на звездное небо: “Вот моя совесть!”» Неспособность видеть звезды декларируется в «Даре» как невозможность постижения мировой красоты: о Чернышевском: «Он видел лишь четыре из семи звезд Большой Медведицы». Звездный мотив романа – аллюзия на стихотворение В. Ходасевича «Звезды» из цикла «Европейская ночь», опубликованного в «Сборнике стихов», которое обеспечивает пародийное отражение этого затертого поэтического образа:

На авансцене, в полумраке,
Раскрыв золотозубый рот,
Румяный хахаль в шапокляке
О звездах песенку поет.
И под двуспальные напевы
На полинялый небосвод
Ведут сомнительные девы
Свой непотребный хоровод.
…………………………………….
С каким-то веером китайским
Плывет Полярная Звезда.
За ней вприпрыжку поспешая,
Та пожирней, та похудей,
Семь звезд – Медведица Большая —
Трясут четырнадцать грудей.
…………………………………….
Глядят солдаты и портные
На рассусаленный сумбур.
Играют сгустки жировые
На бедрах Etoile d’amour.
………………………………..
И заходя в дыру все ту же,
И восходя на небосклон, —
Так вот в какой постыдной луже
Твой День Четвертый отражен!..
Не легкий труд, о Боже правый,
Всю жизнь воссоздавать мечтой
Твой мир, горящий звездной славой
И первозданной красотой.

Ср.: у Набокова о шахматном композиторстве, отождествляемом с литературным творчеством: «На доске – звездно сияло восхитительное произведение искусства: планетариум мысли».

Аллюзия на «Звезды» строится на общности образов: Большая Медведица, звезда любви, и на противопоставлении значений: звезды – символ совести и безнравственности, любви и проституции.

Эротический смысл в романе содержат аллюзии не только на живопись, но и на скульптуру. Надо, однако, отметить, что тема статуй в «Даре» маргинальна. «Знаешь, что больше всего поражало самых первых русских паломников по пути через Европу? (говорит Федор Зине. – Н.Б.)… городские фонтаны, мокрые статуи». Статуи в парках появляются в стихах Кончеева: «Виноград созревал, изваянья в аллеях синели…» Тема статуй, как она воспроизводится в произведении, и связанная с ней тема памятника (о своей работе над образом Чернышевского Годунов-Чердынцев говорит: «И нагромождая знания, извлекая из этой горы свое готовое творение, он еще кое-что вспоминал: кучу камней на азиатском перевале, – шли в поход, клали по камню, шли назад, по камню снимали, а то, что осталось навеки, – счет павшим в бою. Так в куче камней Тамерлан провидел памятник»), восходят, в первую очередь, к Пушкину, к его стихотворениям «Царскосельская статуя» и «Воспоминания в Царском Селе». Р. Якобсон пишет: «Общий элемент обоих стихотворений составляют мечтательные прогулки героя в сумраке роскошных садов, населенных мраморными статуями и кумирами божеств, и возникающее при этом чувство самозабвения»[212]. Аналогично творческое блаженство Федора, вызываемое его мечтами, снами, воспоминаниями.

Но несмотря на близость мотивов, образ статуи в «Даре» – аллюзия не на пушкинские строки, а на стихотворение И. Анненского, царскосельского поэта, «“Расе” Статуя мира». Это произведение входит в «Трилистник в парке», в сборник «Кипарисовый ларец». Ср. в I главе «Дара» о Яше Чернышевском после его гибели: «“Кипарисовый ларец” и “Тяжелая Лира” на стуле около кровати».

Непосредственной отсылкой служат слова Зины к Федору: «Мы как-нибудь должны встретиться […] в розариуме, там, где статуя принцессы с каменным веером». У Анненского изображена статуя мира – мраморная женская фигура с опущенным факелом, работы итальянского скульптора XVIII века Гартоло Модоло: