Владимир Ост. Роман

В голове, в этой чужой квартире, можно сказать, в чужом недвижимом имуществе, какие-то мерзавцы медленно, со скрежетом передвигают шкаф из одного помещения (в смысле – полушария) в другое. И там, в углу второй комнаты (около виска), шкаф неловко наклоняют, и он, громадный трехстворчатый платяной шкаф, кренится, кренится и – ба-бах! – шарахается навзничь.

Но это не все. Ваши руки… Ноги… Тело… Их вместе наскоро не собрать. По ним наверняка проехалось нечто особенное, крупное и важное. Вроде Колеса Судьбы.

Значит, утро. Дела у вас обстоят превосходно. Чарующе. Полнейший ажур! Я утверждаю это серьезно. Я не шучу, ибо никогда не шучу столь безжалостно. Несмотря ни на что, у вас действительно фарфоровое с позолотой утро. А иначе зачем было накануне так напиваться? Именно с целью ощутить, назло всему, чарующе полный ажур.

И чтобы не разбить этот ажурный фарфор утра, главное – не надо, во-первых, немедленно обеспокоиваться вопросом: «Где я?» Во-вторых, вряд ли нужно иступлено обещать себе: «Больше – никогда!» И в-третьих, совсем не обязательно очертя голову решать проблему «Что делать?»

Сейчас я хотел бы в тактичной форме подсказать это одному герою книги. И даже не только подсказать, но и приказать по-отечески. Но увы! Писателю не докричаться до своих словесных питомцев. Ему не дано помочь любимцам, населяющим его собственные книги. Так же, как не способен он помешать дрянным их обитателям. Нет, он не в силах изменить ход своих историй.

Подозреваю, кстати, что подобное банальное признание можно было бы услышать и от нашего Создателя по поводу всех нас. Глядя по сторонам, убеждаешься: его одолевают аналогичные трудности. Хотя, с другой стороны, всякая душа имеет право на потемки. Просто родителям невыносимо сложно признать это право за душами собственных чад. Что же касается Создателя и его взаимоотношений с нами, то он, быть может, как раз и не пытается стучаться ни в чьи души. Из соображений тактичности и невмешательства в чужие потемки. В конце концов, кому надо, тот, даже сидя на трибуне во время финального матча Кубка УЕФА, различит беззвучный глас, к нему обращенный свыше.

Итак, герой, которому автор не в состоянии помочь, – Осташов проснулся в чужой квартире, в чужой (двуспальной) кровати, и первое, что попалось ему на глаза, были ноги в темных носках, лежащие на соседней подушке.

Пройдя все вышеописанные этапы первых мгновений похмельного утра, Владимир сообразил, что находится в гостях у Хлобыстина и что ноги на соседней подушке, стало быть, Гришины. «Больше никогда не буду так напиваться!» – дал себе слово Осташов. После чего вспомнил, что вчера вечером не позвонил матери и не предупредил ее, что заночует у друга. Теперь она, конечно, жутко волнуется. Надо ей позвонить. Она, естественно, начнет упрекать. А еще нужно ей сказать о том, что его уволили… Где же телефон? Телефона рядом нигде не видно.

Владимир хотел встать и поискать телефон по квартире, но услышал за закрытой дверью комнаты голоса – родня Хлобыстина уже не спала. Одному выходить к почти незнакомым людям было неудобно, и Осташов попытался разбудить Григория. Однако сколько он ни дергал его за ноги, никаких признаков активности, кроме матерного ругательства, не добился.

«Что же делать с Аньчиком?» – привычно перескочил на своего конька Владимир и снова уткнулся в подушку. И мучился этим вопросом, пока не уснул.

Через какое-то – неизвестно, долгое ли – время Осташов снова проснулся. Он чувствовал себя лучше, но решил, что будет правильнее, если он еще немного вздремнет. Закрыв глаза, он попытался подавить угрызения совести и забыть о предстоящем объяснении с матерью. И у него это уже начало получаться, когда вдруг сзади послышался звук открывшейся двери и быстрые приближающиеся шажки, после чего Владимир ощутил, как чья-то маленькая ладошка хлопает его по плечу.

– Папа, папа! Дорибута!

Осташов медленно обернулся на веселый детский голос и увидел маленькую девочку, с лица которой на его глазах пропала улыбка.

– Ты кто? – спросила девчушка.

– Я? – прохрипел Владимир и стал прокашливаться.

– Где мой папа?

– Наверно, вон он, – Осташов кивнул на ноги в носках на соседней подушке.

– А где папина говада?

– Голова? Где-нибудь там. Поищи.

Девочка обежала кровать и, подняв край одеяла, радостно воскликнула:

– Вот мой папа! Ура! Ха-ха-ха! Дорибута, папулечка!

На другой стороне кровати раздался стон, и после паузы Владимир услышал голос Хлобыстина:

– И тебе доброе утро, Котик.

– Я тебя нашла!

– Ага, – ответил Григорий. – Молодец. Нашла.

– Теперь ты водишь.

Девочка подбежала к окну, спряталась за штору и крикнула:

– Ну давай, ищи меня!

Снова издав стон, Хлобыстин, не поднимая головы, сказал:

– Но только один раз. Потому что папа устал.

Затем в комнате воцарилась тишина.

Владимир сел, свесив ноги с кровати, и ударился обо что-то жесткое. Посмотрел на пол, там лежал его переносной мольберт. «Ну да, я же его с собой взял с работы, – подумал он. – Черт! Вася – дятел, заставил притащить этот ящик на фирму, а сам так и не стал снимать меня с мольбертом на фоне улицы».