Владимир Шаров: по ту сторону истории

Он был удивительно светел, осененный чистой, детской улыбкой на прекрасном лице. Я тогда не читала его книг. И, как выяснилось позже, его это абсолютно не волновало. Правда, после памятной презентации он попросил, чтобы я почитала его «Старую девочку». Про то, как история временнóй гусеницей через дневники главной героини Веры начинает идти назад по мере их прочтения. Тогда мне показалось это скорее фантазией, безумной выдумкой писателя. Я слишком была погружена в архивные документы, и для меня все блекло перед подлинной реальностью.

Он же шел мне навстречу, услышав именно то, на что был настроен, – говорил со мной так, как будто мы прервали свой разговор где-то на середине. То есть факт знакомства-незнакомства его не волновал. Мне показалось, что он словно был в диалоге с невидимыми призраками из прошлого, а я принесла ему еще одно послание оттуда.

Оказалось, что это время – конец 2013 года – стало переживанием настоящего, в котором вдруг зашевелились все мифы прошлой советской империи, как в теле уснувшего дракона. Тогда было очень важно окликнуть, узнать, что думает тот или иной близкий тебе человек.

В начале июня 2014 года, когда вовсю разворачивались события на Украине, мы случайно встретились в аэропорту Шереметьево. Володя был с женой Олей, они летели в Румынию в замечательный писательский дом творчества на Дунае (я ненадолго в 2010 году приезжала туда же на конференцию). А мы с мужем – Борисом Белкиным – летели в Венецию. Володя радостно бросился к нам. Это неожиданное пересечение дало начало многим другим случайным и неслучайным встречам с Володей.

В августе умер Борис Дубин. И мы все прекрасно понимали, что его смерть связана с событиями на Украине. Накануне он проводил в «Мемориале» круглый стол на тему «крымнашизма» и очень горячо говорил, насколько опасно все, что теперь происходит в обществе. Он был потрясен полной солидарностью людей с последними действиями российских властей. Его, как и всех нас, поражала внезапно вспыхнувшая ненависть огромного количества людей к самому близкому народу – украинцам.

Я ехала в «Мемориал» на день памяти Дубина, и навстречу мне в переходе станции «Театральная» шел Володя. Когда он узнал, что мог случайно пропустить этот вечер, то схватился за голову и сказал, что обязательно приедет. Так и случилось. Он появился полчаса спустя. Все эти точки сопряжения – ощущение общего понимания – были очень важны для нас.

В сентябре 2014 года я работала в музее Пастернака в Переделкино, пришел Володя с товарищем, я о чем-то рассказывала на террасе музея. Было завершение вечера, Володя извинялся, говоря, что был у отца на кладбище и не рассчитал время. Он довольно часто ездил туда. Потом мы отправились гулять по переделкинским улицам и холмикам и все время говорили о возможном будущем страны. Мне почему-то тогда казалось, что скоро все изменится, что вся эта ситуация сдетонирует и будет взрыв, и тогда, возможно, настанет обновление. Володя, смиренно улыбаясь, отвечал, что его сын говорит ему то же самое и что он ужасно хотел бы верить именно таким перспективам, но ему кажется, что логика событий иная – и все будет как при Александре III: будет попытка построить новую-старую недоимперию как повторение всего дурного, что уже было в России. Когда я говорила о скорых изменениях, он повторял: я хотел бы верить вам и не верить себе.

Мы договорились встретиться в ноябре. В тот день я в последний раз была у Елены Цезаревны Чуковской. Она спрашивала о моих близких в Киеве, а потом сказала, что уже, наверное, не узнает, как все сложится, потому что совсем скоро уйдет. Это было очень грустное расставание. Она была печальна, а я, попрощавшись с ней, в Камергерском переулке встретила Володю, и мы долго шли по московским улицам и бульварам.

Он говорил, что только когда пишет – тогда и живет. Что когда кончается время романа, он начинает буквально погибать, расплываться и задыхаться. Рассказывал про то, как один из первых его романов, «Репетиции», хотели экранизировать, сколько было желающих сделать постановку в театре – наверное, он говорил это, оглядываясь на МХТ. Потом появились кинорежиссеры, искали деньги, и тут в дело включились чеченцы, становилось все опаснее, и он решил, что нет необходимости рисковать и отказался от экранизации.

Мы шли пешком до «Смоленской», потом до «Парка культуры» и говорили не переставая. Я рассказывала ему все свои архивные приключения, которыми была переполнена. Мы говорили об огромных дырах в прошлом, которые никакими нитками не зашить, а можно только укладывать туда свитки памяти, потому что из тех зияющих щелей идет мертвенный холод полного забвения.

Он удивительно умел слушать – радостно и сочувственно. Именно тогда я узнала его историю работы в Народном архиве, с которой началась книга «Возвращение в Египет».