Владимир Шаров: по ту сторону истории

Он шел по полю, это было в одной из бескрайних русских глубинок. В конце поля, в самой его дали когда-то была, а теперь лишь слегка виднелась корабельная фабрика. Сейчас там остались только сваи и старые корабельные борта, остовы и разваленные яхты, приподнятые над землей. Казалось, что они были в небе и плыли в красной воде, а вокруг был ветер и больше ничего…

Были и еще встречи, но вскоре он попал в больницу уже совсем всерьез. Сначала был Мюнхен. Потом Володя вернулся, и мы все верили, что он выздоровел. Он очень надеялся, что перепрыгнул через самое страшное. И старался в этом убедить всех нас. Тогда, придя ко мне на выставку Цветаевой, которую я делала в Трубниках, он в каждом зале садился на стул. Я вела экскурсию и видела, как ему тяжело.

Летом 2018 года мы уже знали, что он в Израиле и что лечение не помогает. Незадолго до нашего возвращения из Эстонии в Москву мне приснился сон. Пришел Володя. Он был очень грустный и рассказывал, что теперь – очень хрупкий. Какая-то несказанная нежность и жалость была к нему. Он говорил, что уже в Москве, но не может видеться. Самым странным во сне был Володин облик: у него, всегда имевшего огромную шевелюру, – не было никаких волос. Но он был вполне узнаваем. Именно таким я увидела его в гробу 17 августа. И еще там лежал человек с лицом его отца, которого я видела только на фотографиях. Именно к нему все последние годы он постоянно тянулся и обращался.

Действительно, незадолго до своего ухода Володя вернулся в Москву, где он вскоре и умер.

На девятый день снова был сон. Я видела огромную нарядную площадь, по которой двигались шествия самых разных народов и религиозных конфессий – католики, православные, иудеи. И множество всадников на лошадях. В толпе все говорили о начале революции и нового исторического этапа, а в центре этого разноисторического человеческого потока был Володя Шаров. Он смотрел на все вдумчиво и спокойно.

Больше Володя в моих снах не появлялся.

Абсолютно уверена, что теперь его жизнь проходит в иных сферах и иных мирах.

МНЕ ПОВЕЗЛО О ВСТРЕЧАХ С ВЛАДИМИРОМ ШАРОВЫМ И ЕГО КНИГАМИ

Борис Белкин

Справедливости ради надо сказать, что знакомству с Владимиром Шаровым я обязан исключительно моей жене Наталье Громовой, это она привела Володю в наш дом. Я не самый последний читатель, но на момент встречи писателя Шарова не знал – о существовании слышал, но никогда не читал. Так что с моей стороны ситуация была совершенно «чистая»: знакомство происходило за столом – мы ели, пили (меньше чем с бутылкой виски Володя никогда не приходил) и разговаривали. Возможно, в регулярности этих визитов сыграло свою роль и то, что в отсутствие Володиной жены Оли (тогда она работала в Америке) у нас можно было вкусно поесть.

Чуть забегая вперед, замечу, что в книгах Владимира Шарова наряду с огромным количеством впечатляющих и, прямо скажем, эксцентричных идей и теорий есть по крайней мере одна не особо оригинальная и довольно лапидарная – об уменьшении эффективности добра с расстоянием, то есть о том, что добро надо делать в первую очередь ближним. Так вот, в своей жизни Володя точно руководствовался этой теорией, и думаю, что каждый, кто оказывался с ним рядом, сразу же ощущал это на себе. Он был человеком редкой доброжелательности, он любил рассказывать, но умел и слушать, ему вообще было свойственно внимание и уважение к другому (его, кстати говоря, совершенно не волновало, читали мы его или нет). А еще он то и дело благодарил, просил извинения и спрашивал разрешения. При этом он совершенно не был робким и застенчивым, это был человек уверенный, с чувством собственного достоинства, твердыми принципами и убеждениями – по отношению к советскому прошлому и теперешнему настоящему – довольно радикальными, адекватный каждому мгновению проживаемой жизни. И ко всему прочему с огромной внутренней свободой (это, конечно, особенно заметно при чтении его книг). Он никогда не искал обострений, но в кругу своих, если ему казалось, что что-то или кто-то не заслуживает приличных слов, говорил об этом совершенно прямо. Однако предварительно спрашивал: «А можно матом?» И при всем при том – открытый и по-детски простодушный. Было полное впечатление, что мы встретились немного с другим, но все же изводом «вполне прекрасного человека» по Достоевскому.