Владимир Вернадский

Он стал очень редко писать в дневник, потому что «тяжело записывать среди террора и бессмысленных переживаний средневековой жизни. Удивительная ирония судьбы – к чему пришло русское освободительное движение – к полному попранию человеческих условий существования. Кругом в обществе и народе все больше накапливается ненависти, безразличия к жизни, тупого отчаяния».

Вернадские жили очень бедно – пришлось даже продать фрак Владимира. Вернадский решил уехать в Ростов и по дороге завезти жену и дочь в Полтаву к Старицким.

Все дела по академии оставил другу и соратнику Крымскому. Ему же отдает на сохранение рукопись по живому веществу, которая расширилась уже до 1200 страниц.

Когда пошел слух о том, что Киев пал, Вернадский сильно забеспокоился о судьбе своих рукописей. В конце концов, это был труд его жизни.

«А впереди столько мыслей, столько новых достижений! И так ясен путь дальнейшей работы, – пишет он в дневнике от 7 декабря. – Если даже рукописи и пропали – работа моей мысли не пропала, и она сама по себе составляет нечто целое и живое. И сказывается не только во мне, но и в окружающем».

Вернадский писал, как обычно, не сосредотачиваясь только на науке. Он писал общественно-политические статьи, где размышлял о настоящем спасении России, о залоге всего ее будущего, ее единства, о ее значении в мировой жизни. Все это, он считал, «наиболее ярко и наиболее жизненно сосредоточивается в духовной творческой работе народа – в науке, искусстве, технике, творчестве, общественной и политической жизни».

Лондонская попытка и мир в бреду

Вернадский на корабле «Великая княгиня Ксения», переименованном в духе времени в «Муравьева-Апостола», прибыл в Новороссийск. 19 января 1920 года пришли в Крым. Там Вернадские остановились у Бакуниных.

В первую очередь Наталья Егоровна увела мужа мыться и переодеваться, и жаловалась Софье Бакуниной, что обнаружила у Владимира целых три вши!

Встал вопрос о том, что делать дальше. Наталья Егоровна посоветовала мужу обратиться к англичанам, чтобы они поспособствовали Вернадскому как члену Британской ассоциации наук, выехать из страны. 26 января он отправил письмо в английскую миссию.

Он был осведомлен, что английское правительство приняло решение вывезти из Южной России всех, кто не мог больше оставаться в большевистской России. Поэтому он просил английскую миссию помочь ему, его жене и их взрослой дочери выехать в Лондон или любой другой город Европы, где Вернадский смог бы продолжить заниматься наукой. Он объяснял в письме, что уже долгое время является членом Российской академии наук, но не может больше работать под ее началом, так как большевики приговорили Вернадского к тюремному заключению в Кронштадте. Затем он описывал, как два месяца скрывался от Чрезвычайки в лесах Черниговской губернии. Но Вернадский особо подчеркивал то, что, даже если бы его жизни ничего не угрожало, он не видел дальнейшей возможности жить в современной ему России. Большевики поставили его в положение раба, и он предсказывал, что неизбежно всем предстоит испытать это на себе. Вернадский писал, что, конечно же, не прерывал своей научной деятельности в эти беспокойные времена, но не может быть уверен в сохранности результатов своего труда. Тогда у его работы не было никаких гарантий. Но он гарантировал британскому посольству, что его научные исследования представляют достаточную важность для мира, чтобы Вернадский мог рассчитывать на укрытие. Именно осознание значимости своей работы подталкивало Вернадского просить помощи. Он настаивал на том, чтобы английская миссия доставила его семью на любом английском судне за границу, выдала небольшую сумму денег на первое время, пока Вернадский не сможет зарабатывать самостоятельно. Он был убежден, что его опыт и квалификация позволят найти практическое применение его научной мысли в Англии. Ответа Вернадский ждал в Горной Щели.

Вернадский проанализировал свои мысли в геохимии, в живом веществе, в минералогии и в силикатах и преисполнился уверенностью в том, что имел полное право требовать поддержки: у него определенно было что сказать человечеству нового. «И надо уйти от политики», – решил он в дневнике.