Владимир Высоцкий без мифов и легенд

Вспоминает жена и соратник М.Швейцера режиссер Софья Милькина: «...Поскольку фильм задумывался на американском ма­териале, то и виделся он нам сделанным в американской манере. А в американском кино очень широко используется прием сквоз­ных баллад, и там есть блестящие их сочинители и исполнители. Мы просмотрели массу материала в фондах и убедились, что сде­лать такое у нас — вещь почти невозможная. Мы не видели ни ав­тора, ни исполнителя. Швейцеру казалось в то время, что нужного нам человека вообще нет. Речь даже шла о приглашении Дина Рида. Мы были в тупике...

И я произнесла фамилию Высоцкого... Позвонила ему и ска­зала: мы хотим дать тебе посмотреть сценарий — прочти, выскажи свое мнение и скажи, не хотелось бы тебе заняться теми балладами, которые там есть. Он сказал: Это было в пятницу.

И он пришел в воскресенье... Швейцер думал, что Володя пока будет только спрашивать, и придется отвечать, отвечать... А Воло­дя вдруг и говорит: Он сел на диван, поставил перед собой стул и вытащил стопку листов, исписанных карандашом. Он их даже еще наизусть не помнил!

Швейцер был совершенно ошеломлен! На этой сценарной бума­ге вдруг вырос такой зеленый, такой сильный, такой могучий рос­ток! Эта бумажная работа дала толчок такому могучему художест­венному взлету. Он немного изменил наше ощущение направления картины: не нужно было стремиться к похожести с американской песней, нужен был свой почерк! И мы его поняли и приняли.

Так что же такое Высоцкий? Что же это за потрясающее моцартианство? Что же это за такая художественная переимчивость, когда из сухой бумажной схемы извлекается истинный ее нерв и с такой легкостью, с таким восторгом (это же чувствуется!) вопло­щается в такую изумительную форму! Ведь баллады о Кокильоне в сценарии не было — это он сам, и грустная песенка — это тоже он сам. И какая гражданственность! Со всем пылом, с каким он напа­дал на наши недостатки, он налетал на американский образ жизни. Как честный художник, для которого не существует границы его гражданского пафоса.

Да! Что еще было потрясающе! Его уважение к чужому творче­ству, которое он принял в руки, — оно восхитительно. Он не упус­тил ни одной строчки подстрочника, ни одного тезиса, он их реа­лизовал все абсолютно! Работа была выполнена с удивительной чет­костью, честностью, добросовестностью. И как это совместилось с яркой, безудержной фантазией, которой баллады просто блещут, — для меня загадка».

Оценивая труд и талант Высоцкого, Милькина скромно умал­чивает о первооснове — о совершенно мастерски выполненном ре­жиссерском сценарии Швейцера. Баллады были настолько подробно прописаны режиссером, что первоначально складывалось впечатле­ние, что Высоцкий просто зарифмовал подстрочники Швейцера. Он точно по сюжету выполнил задание, но, как поэт, внес в него поли­тическую остроту и ясность. Если подстрочники режиссера строго увязаны с сюжетом фильма, то баллады поэта имеют как бы само­стоятельный сюжет, способный существовать отдельно.

Но тут запаниковал композитор фильма И.Шварц: «Я не знаю, как трансформировать Высоцкого, не знаю, как делать его баллады. Писать другую музыку — это значит его уничтожить, а как их под­править, я не знаю!» По его же настоятельному совету Швейцеры пригласили из Ленинграда на «Мосфильм» талантливого компози­тора Анатолия Кальварского. Кальварский облачил темы Высоцко­го в нормальную музыкальную форму, разработал партитуру и дал ансамблю Георгия Гараняна. Высоцкий остался доволен...