Читаем Владимир Высоцкий. Человек. Поэт. Актер полностью

Я из дела ушел, из такого хорошего дела!

Ничего не унес — отвалился в чем мать родила, —

Не затем, что приспичило мне, — просто время приспело,

Из-за синей горы понагнало другие дела.

Мы многое из книжек узнаем,

А истины передают изустно:

«Пророков нет в отечестве своем», —

Но и в других отечествах — не густо.

Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю

Получили лишь те, кому я б ее бтдал и так.

Я по скользкому полу иду, каблуки канифолю,

Подымаюсь по лестнице и прохожу на чердак.

Пророков нет — не сыщешь днем с огнем, —

Ушли и Магомет, и Заратустра.

Пророков нет в отечестве своем, —

Но и в других отечествах — не густо.

А внизу говорят — от добра ли, от зла ли — не знаю:

«Хорошо, что ушел — без него стало дело верней!»

Паутину в углу с образов я ногтями сдираю,

Тороплюсь — потому что за домом седлают коней.

Открылся лик — я встал к нему лицом,

И он поведал мне светло и грустно:

«Пророков нет в отечестве своем, —

Но и в других отечествах — не густо».

Я влетаю в седло, я врастаю в коня — тело в тело, —

Конь падет подо мной — я уже закусил удила!

Я из дела ушел, из такого хорошего дела:

Из-за синей горы понагнало другие дела.

Скачу — хрустят колосья под конем,

Но ясно различаю из-за хруста:

«Пророков нет в отечестве своем, —

Но и в других отечествах — не густо».

1973

МОЙ ГАМЛЕТ

Я только малость объясню в стихе —

На все я не имею полномочий…

Я был зачат, как нужно, во грехе —

В поту и в нервах первой брачной ночи.

Я знал, что, отрываясь от земли, —

Чем выше мы, тем жестче и суровей;

Я шел спокойно прямо в короли

И вел себя наследным принцем крови.

Я знал — все будет так, как я хочу,

Я не бывал внакладе и в уроне,

Мои друзья по школе и мечу

Служили мне, как их отцы — короне.

Не думал я над тем, что говорю,

И с легкостью слова бросал на ветер, —

Мне верили и так как главарю

Все высокопоставленные дети.

Пугались нас ночные сторожа,

Как оспою, болело время нами.

Я спал на кожах, мясо ел с ножа

И злую лошадь мучил стременами.

Я знал — мне будет сказано: «Царуй!» —

Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег.

И я пьянел среди чеканных сбруй,

Был терпелив к насилью слов и книжек.

Я улыбаться мог одним лишь ртом,

А тайный взгляд, когда он зол и горек,

Умел скрывать, воспитанный шутом, —

Шут мертв теперь: «Аминь!» Бедняга Йорик!..

Но отказался я от дележа

Наград, добычи, славы, привилегий:

Вдруг стало жаль мне мертвого пажа,

Я объезжал зеленые побеги…

Я позабыл охотничий азарт,

Возненавидел и борзых и гончих,

Я от подранка гнал коня назад

И плетью бил загонщиков и ловчих.

Я видел — наши игры с каждым днем

Все больше походили на бесчинства, —

В проточных водах по ночам, тайком

Я отмывался от дневного свинства.

Я прозревал, глупея с каждым днем,

Я прозевал домашние интриги.

Не нравился мне век, и люди в нем

Не нравились, — и я зарылся в книги.

Мой мозг, до знаний жадный, как паук,

Все постигал: недвижность и движенье, —

Но толка нет от мыслей и наук,

Когда повсюду — им опроверженье.

С друзьями детства перетерлась нить,

Нить Ариадны оказалась схемой.

Я бился над словами "быть, не быть",

Как над неразрешимою дилеммой.

Но вечно, вечно плещет море бед, —

В него мы стрелы мечем — в сито просо,

Отсеивая призрачный ответ

От вычурного этого вопроса.

Зов предков слыша сквозь затихший гул,

Пошел на зов, — сомненья крались с тылу,

Груз тяжких дум наверх меня тянул,

А крылья плоти вниз влекли, в могилу.

В непрочный сплав меня спаяли дни —

Едва застыв, он начал расползаться.

Я пролил кровь, как все, — и, как они,

Я не сумел от мести отказаться.

А мой подъем пред смертью — есть провал.

Офелия! Я тленья не приемлю.

Но я себя убийством уравнял

С тем, с кем я лег в одну и ту же землю.

Я Гамлет, я насилье презирал,

Я наплевал на датскую корону, —

Но в их глазах — за трон я глотку рвал

И убивал соперника по трону.

Но гениальный всплеск похож на бред,

В рожденье смерть проглядывает косо.

А мы всё ставим каверзный ответ

И не находим нужного вопроса.

1972

Время и люди

БАЛЛАДА О ДЕТСТВЕ

Час зачатья я помню неточно,—

Значит, память моя — однобока,—

Но зачат я был ночью, порочно

И явился на свет не до срока.

Я рождался не в муках, не в злобе,—

Девять месяцев — это не лет!

Первый срок отбывал я в утробе,—

Ничего там хорошего нет.

Спасибо вам, святители,

Что плюнули да дунули,

Что вдруг мои родители

Зачать меня задумали —

В те времена укромные,

Теперь — почти былинные,—

Когда срока огромные

Брели в этапы длинные.

Их брали в ночь зачатия,

А многих — даже ранее,—

А вот живет же братия

Моя честна компания!

Ходу, думушки резвые, ходу!

Слбва, строченьки милые, слбва!..

В первый раз получил я свободу

По указу от тридцать восьмого.

Знать бы мне, кто так долго мурыжил,—

Отыгрался бы на подлеце!

Но родился, и жил я, и выжил,—

Дом на Первой Мещанской — в конце.

Там за стеной, за стеночкою,

За перегородочкой

Соседушка с соседочкою

Баловались водочкой.

Все жили вровень, скромно так,—

Система коридорная,

На тридцать восемь комнаток —

Всего одна уборная.

Здесь на зуб зуб не попадал,

Не грела телогреечка,

Здесь я доподлинно узнал,

Почем она — копеечка.

…Не боялась сирены соседка,

И привыкла к ней мать понемногу,

И плевал я — здоровый трехлетка —

На воздушную эту тревогу!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе
Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Роберт Рождественский заявил о себе громко, со всей искренностью обращаясь к своим сверстникам, «парням с поднятыми воротниками», таким же, как и он сам, в шестидесятые годы, когда поэзия вырвалась на площади и стадионы. Поэт «всегда выделялся несдвигаемой верностью однажды принятым ценностям», по словам Л. А. Аннинского. Для поэта Рождественского не существовало преград, он всегда осваивал целую Вселенную, со всей планетой был на «ты», оставаясь при этом мастером, которому помимо словесного точного удара было свойственно органичное стиховое дыхание. В сердцах людей память о Р. Рождественском навсегда будет связана с его пронзительными по чистоте и высоте чувства стихами о любви, но были и «Реквием», и лирика, и пронзительные последние стихи, и, конечно, песни – они звучали по радио, их пела вся страна, они становились лейтмотивом наших любимых картин. В книге наиболее полно представлены стихотворения, песни, поэмы любимого многими поэта.

Роберт Иванович Рождественский , Роберт Рождественский

Поэзия / Лирика / Песенная поэзия / Стихи и поэзия