Владимир Высоцкий. Воспоминания

— В том мире, где царствует желудок, моё имя кое-что значит, и, если человек уходит, его характеристика остаётся. В моём сейфе. Нет, они очень довольны, — убедил он скорее себя, чем меня.

Позже я узнал о его тайной страсти. Мажордом был заядлым коллекционером — видимо, его духовная жажда утолялась при виде фотографий и автографов знаменитостей. Годы спустя мне удалось увидеть его уникальный альбом с набором мировых имён — от Дуайта Эйзенхауэра до Владимира Высоцкого.

В надежде найти приют у мэтра Марата мы и отправились в «Арарат». Перед входом в зал стояла небольшая очередь, и швейцар не излучал флюидов гостеприимства. Только весть о болезни Марата могла застать меня врасплох, но я верил в его несокрушимое здоровье. Кроме того, пару недель назад он видел меня в компании великих мира сего — Сергея Бондарчука и знаменитого продюсера Дино Де Лa-урентиса. Марат выделил нам тогда отдельный кабинет, где мы, в узком кругу участников съёмочной группы «Ватерлоо», непринужденно выпивали и закусывали.

Именно в тот вечер, не веря собственным ушам, я услышал мнение Де Лаурентиса об иерархической лестнице мирового кинематографа:

— Сегодня в мире есть не более пяти режиссёров экстра-класса. Это — Феллини, Бергман, Куросава и Бондарчук. Ну, может быть, ещё Антониони. Все прочие — хорошие профессионалы, не более.

Четвёртого из этого квинтета бессмертных я запамятовал — то ли это был Висконти, то ли Росселини. Бондарчук сдержанно поблагодарил, но комментировать этот золотой тост с грузинским привкусом не стал. Пользуясь отсутствием любящей, но бдительной красавицы жены, он больше налегал на весьма ценимый им марочный армянский коньяк. Что он на самом деле думает по этому поводу, Сергей Фёдорович выскажет несколько позже.

Меня уже тогда удивило поведение Марата. Пару раз он просовывал свою траурную голову в дверь кабинета, проверяя расторопность официантов. Но выражение его лица оставалось скорбно-невозмутимым и как бы говорило: «Я отдаю должное вашей сообразительности. Я и не сомневался, что именно ко мне вы придёте». Весь вечер он был так же снисходительно корректен, как обычно, и не проявил никаких признаков подобострастия. Даже автографов не попросил.

И всё-таки сегодня я надеялся на милосердие Марата. Бросив на ходу: «У нас заказано», — я протиснулся к двери и постучал. Очередь охватила нервная дрожь. При магическом имени «Марат» насупленная физиономия швейцара изобразила нечто похожее на улыбку. Вскоре возник и сам величаво-сосредоточенный метрдотель. На его лице появилось какое-то новое, ранее мне неизвестное выражение. Я не успел с ходу расшифровать его гримасу, но впечатление было такое, что он только что продегустировал фальсифицированное вино, которым его буфетчики потчевали командированных лохов из глубинки. При его появлении очередь перестроилась в каре и встала дыбом. Марат, оценив мой костюм и тоскливую торжественность во взоре, нехотя процедил:

— Ты проходи!

На Володю, скромно стоявшего сзади меня, он никак не прореагировал. Очередь глухо зароптала, но молчание метрдотеля всегда было красноречивее его слов. Он полоснул взалкавших справедливости сограждан таким кинжальным взглядом, что те автоматически вновь выстроились в шеренгу.

Володя двинулся было вслед за мной, но Марат, придирчиво оглядев его неказистую внешность, преградил ему дорогу:

— А ты нет!

Судя по злорадному оживлению, очередь полностью одобряла революционную бдительность армянского тёзки «друга народа».

— Марат, он со мной, и мне нужен столик на пять персон, — в моём голосе странно переплелись лёгкий подхалимаж и тайное раздражение.

— Но он же поддатый, — брезгливо прошелестел по-армянски «друг народа».

Я на глазах терял последние крупицы его призрачного благоволения. Я понимал несложный ход маратовых мыслей: «Питер Финч, Сергей Бондарчук, Дино Де Лаурентис и вдруг какой-то сомнительный тип, по виду — завсегдатай пивбара на Пушкинской». Да, природа явно обделила Марата интуицией. На фоне булгаковского Арчибальда Арчибальдовича он выглядел распустившим хвост напыщенным павлином.

На ресторанную карту была поставлена моя фамильная честь, и я пошёл ва-банк. Мажордом так талантливо симулировал интеллект и спекулировал духовностью, что вынуждал меня апеллировать непосредственно к ним. Придав своему лицу выражение недоумения, я наклонился к Марату и, по-армянски же, злобно прошипел в его ушную раковину:

— Да ты что, в самом деле не узнаёшь его? Это же Высоцкий!

Марат отпрянул от меня и несколько секунд, как сомнамбула, оторопело разглядывал Володю. Перед этой мизансценой, срежиссированной жизнью, знаменитая немая сцена из «Ревизора» казалась притянутой за уши тщедушной театральщиной. Изумление ресторанного Марата, по крайней мере, не уступало изумлению его французского двойника, внезапно увидевшего занесённый над собой кинжал Шарлоты Корде.