Владимирские Мономахи

Впрочем, все население Высокских заводов было, точно на подбор, народ умный, дельный, деятельный и порядливый. Все всюду шло по заведенному раз порядку о работало так же, как и машины, однообразно, отчетливо.

Недаром сам барин-владелец был живая машина. Действительно, если Басанов жил как машина, потому что день его был рассчитан по часам, и приходил так же аккуратно, как шли большие стрелки на башенных часах коллегии, то он равно и думал, как машина, потому что за все пятнадцать-двадцать лет не изменил своих мыслей, убеждений, понятий, мнений… Что было белое или черное, хорошо или дурно, когда ему было 40 и 45 лет, оставалось по-прежнему неизменно. Он был твердо верен себе… Правда, иногда желая оставаться верным раз принятому и усвоенному, он впадал и в упрямство…

За пять верст от Высоксы было место, где следовало бы по богатству руды и по близости двух сильных источников построить завод отдельный и самостоятельный, а одновременно выкопать пруд.

Басанов решил, сгоряча, что не надо…

— Место годное, да не совсем! — сказал он брату, Савве Ильичу, тому семнадцать лет назад.

И теперь, при боязливых намеках коллежского правителя Барабанова, что никогда не поздно сделать то, что было упущено когда-то… барин всегда отвечал:

— Место годное, да не совсем.

Наконец, сама речь Аникиты Ильича была речь машины. Он говорил мерно, не понижая и не повышая голоса, и редко-редко восклицал… При этом в гневе он говорил медленно и тише. Его шепота, чуть не робкого, люди боялись.

— Ну, дать ему двести розог, — шептал барин совсем ласково и приветливо. — Коли не одолеют, надбавлять полсотни, сотню… сколько понадобится…

«Понадобится», чтобы запороть насмерть…

Разумеется, по рассуждению людей, Аникита Ильич был не злой человек, а просто строгий барин, любивший порядок, послушание и прилежание.

Население Высокских заводов пользовалось известной славой, потому что лентяи и рохли все выводились незаметно барином и наконец вывелись. Пьющих не было совсем. В воскресные дни, и в особенности в большие праздники, двунадесятые[12], бывали сотни, если не все две тысячи, пьяных по всем улицам и даже около дома барского, под окнами грозного и сурового «батюшки Аникиты Ильича». Но грозный барин, поглядывая на подгулявших или на лежавших замертво, ухмылялся. Пьяный, набуянивший не в меру, получал выговор, но никогда не был наказан розгами. Но зато едва заметно подгулявший, выпивший хоть рюмку в будни, опохмелившийся в понедельник или недотерпевший в субботу наказывался розгами. Наказание повторялось до трех раз, и если виновный выдерживал третье наказание, «сугубое», то за четвертое ослушание не пить в будни сдавался в солдаты или ссылался на поселение в Сибирь. Пьяных в праздничные дни Аникита Ильич даже, казалось, любил. Во всяком случае его самая большая и любимая забава состояла в том, чтобы, прогуливаясь в одноколке по заводам среди бушующего по-праздничному люда, непременно окликать, заговаривать, а то и разговаривать с пьяными. Его забавлял пьяный вид… Но было нечто, что ему нравилось особенно, иногда заставляло смеяться до слез и возвращаться домой в каком-то даже радостном настроении… Это нечто все знали, хотя объяснить никто не мог…

Аникита Ильич положительно любил, чтобы пьяный ему нагрубил, его изругал, попрекнул в чем-нибудь или просто насмеялся над ним.

Разумеется, находились ловкие молодцы, актеры, которые пользовались этим. Но это было очень опасно. Старик был сметлив и чуток, пьяного человека будто изучил, и фальшь, обман, комедию с собою тотчас угадывал. Актеру, конечно, приходилось очень худо, почти хуже, чем подвыпившему в будни. Сознательное оскорбление наказывалось солдатством, а один раз было наказано высшей мерой. Человек пропал без вести…

Рабы глухо, опасливо, тайком говорили друг дружке, объясняли незнающим, что это за притча, что человек «был и сплыл»… Сданного в солдаты если не видали потом, то слыхали о нем от других, видевших, где и что он… Засеченного насмерть хоронили, и могилка была на виду… А был человек и сплыл, ни виду его, ни слуху, ни духу, — было дело особое и особо страшное.

— Помилуй Бог! Этакое, даже если до царицы дойдет, то барин Аникита Ильич, как ни велик и важен, как ни именит, и богат, как ни грозен и смел с начальством, а сам в ответ пойдет…

— Уж лучше во сто крат помереть под розгами, нежели этакое!.. — говорили робко бывшие беглые и приписные рабы, боязливо крестясь.

Зато все заводские от мала до велика опасались одного человека, как самого врага человечьего, дьявола, и косились на него или брали в сторону, чтобы лучше и на глаза ему не лезть.

— Когда пропадет человек, то это его рук дело! — говорил народ.

А чьих рук было темное дело — был Змглод.

Осмотрев пожарище, распорядившись о новой быстрой постройке домов для погорельцев, Аникита Ильич тотчас двинулся домой, чтобы успеть все-таки погулять в саду перед обедом. А ему приходилось еще перед этим побывать у сына да заняться парнем-болтуном.