Владимирские Мономахи

Увидя, что управляющий канцелярией собирается бежать из комнаты, вероятно, для переспроса, Аникита Ильич крикнул:

— Стой!.. Идол…

И старик, страшно взволнованный, прошел два раза по комнате, потом сел. Через полминуты он уже спокойнее спросил:

— Он сказал Дмитрий Андреевич Басман-Басанов… или сказал просто… Басанов?..

— Сдается… — залепетал Пастухов… — сдается мне, что изволил сказать Басман…

— Ну, вот… вот и лоб! — странным боязливым голосом произнес Аникита Ильич. — Да! За этакое… за этакое замуровать живьем надо…

Пастухов стоял уже бледный, как полотно и хотел что-то вымолвить, но посинелые губы только дрожали. Голос и вид барина испугали его больше, чем угроза.

Действительно, ничего подобного теперешнему своему состоянию давно не испытывал старик. Смерть сына Алексея его не поразила, ибо он ее ждал… Только смерть брата Саввы Ильича так же когда-то взволновала его и заставила кровь стучать в висках.

Все, что сотни раз мерещилось ему со дня смерти сына и во сне и наяву, о чем он мечтал, как юноша или как малый ребенок, зная, что желание это есть несбыточная мечта… теперь внезапно стало делом, действительностью…

Высокса после его смерти будет по-прежнему принадлежать Басман-Басановым и так… на сто лет… и больше…

«Но Басман ли он?!» — мысленно восклицал он теперь, боялся, трепетал… Вдруг сейчас окажется, что конторщик, осел, врал… Басановых много в России. Черта ли в них! Есть и мещане Басановы… Но Басман-Басановых нет больше. Он один, последний… Поэтому как он мог сам так малодушно сразу поверить дураку-конторщику и допустить себя до того, что все нутро у него будто перевернулось! Зря, без причины, из-за идола, который переврал. Ему, животному, что Басанов, что Басман-Басанов — все одно… Им всем, что им Высокса: что с ней будет, чья она будет?!

— Да… да… — едва слышно зашептал Аникита Ильич. — Если переврал… если меня зря хватил ножом в самое сердце… за это… не знаю сам, что с тобой сотворю…

Пастухов опустился на колени, всхлипывая…

— Цыц, проклятый… Услышат… что подумают! — прошептал старик. — Проходи… в спальню иди…

Управитель канцелярии, совершенно пришибленный приключившейся бедой, поднялся и на носках прошел в спальню…

— Ах, какая обида… — зашептал Аникита Ильич, оставшись один. — Ах, обида! Вот не ждал… Поверил на мгновение ока, и всего перетряхнуло… Понятно, что просто Басанов и лезет ко мне… Думает, идол, что его мещанское прозвище — то же, что и мое… Ну, ладно… погоди. Я вот тебя сейчас приласкаю. Будешь, Басанов, помнить Аникиту Басман-Басанова.

Старик поднялся, оправился, вздохнул глубоко, потом подошел к окну и заглянул в него… Он поглядел на громадную домну с дымящимися трубами, где пережигалась руда, день и ночь, уже четверть века, на расстилавшееся за нею огромное озеро, сиявшее, как зеркало, и на длинную высокую плотину, которую они с братом Саввою чуть не собственноручно соорудили, дежуря по очереди в начале работ… Разные ученые «рябчики» из столиц говорили, что плотина не выдержит первого же весеннего половодья или больших ливней, и озеро рванется и затопит заводы на пять верст… А вот она третий десяток лет хочет стоять… Затем глянул старик на здание, выстроенное по его рисунку ради забавы, — на пятиугольную коллегию с башней и часами. Наконец, повернув голову, он посмотрел на каменный храм с высокой колокольней… Здесь под алтарем покоятся и спят вечным сном брат Савва Ильич, создатель всего этого, его две жены, малолетний Саввушка и наконец Алексей, на которого была последняя надежда и который тоже лишил Высоксу истинного наследования… Будет она принадлежать каким-нибудь Завадским… Уж лучше князьям Никаевым.

— Да, жаль мне тебя… дорогая моя… — с чувством произнес старик… — Отдам я тебя лучше князьку Давыдке, свойственнику, чем совсем чужому человеку… Ну, а теперь этого смутителя моего духа надо принять и отвадить…

Аникита Ильич, печально настроенный, переживший вдруг из-за пустого случая несколько глубоко прочувствованных мгновений, кликнул не сурово, а каким-то слабым голосом, как никогда не звал холопов:

— Эй! Кто там?..

В прихожей и коридоре уже набралось довольно много народу… Все без исключения удивленно и почтительно оглядывали сидевшего на кресле офицера и недоумевали, отчего барин заставляет ждать такого гостя…

«Хочет ему себя показать и малость поучить!.. — думали некоторые. — Меня, мол, амуницией не удивишь. Я сам в гвардии был…»

При оклике барина из приемной явился Змглод.

— А! Ну, вот… — выговорил старик. — Ты умный! Слышал ты, как о себе велел доложить офицер?

— Слышал, — угрюмо ответил обер-рунт.

— Говори!..

Змглод пригляделся к барину и молчал, соображая. Барин вскрикнул: «Говори!» А это с ним редко когда случалось. И недаром «Турка» высокский был умнее всех других: он тотчас понял и ответил:

— Приказали они сказать, что желают иметь честь вам представиться и засвидетельствовать…

— Имя… имя свое, как он назвал? Фамилию свою?..

— Не слыхал… — глухо ответил догадливый обер-рунт.

— Не слыхал… не слы-хал?! — протянул Аникита Ильич и тоже догадался, что Змглод лукавит…