Владычество1

В Миссисипи Кларенс нечасто встречался с белыми, но знал о том, что у них действительно больше радости как минимум по двум причинам: благодаря их внешности и их деньгам. Все кабриолеты в городе принадлежали белым. Все блондины были белыми. Все богатые были белыми. Чернокожие мужчины служили белым в качестве наемных работников, чернокожие женщины — в качестве домашней прислуги, горничных, поварих, уборщиц, нянек и т.п. Они выходили из дома еще затемно, чтобы вовремя добраться на городском автобусе до больших домов и приготовить завтрак. «Большая жизнь», — так они описывали стиль жизни белых, и каждый мечтал о том же. А кто же не мечтает?

Кларенс помнил, как мама спешила на автобус, чтобы не опоздать на работу к Хаверстромам, где она присматривала за маленькими Билли, Джозефом и Карен. Когда миссис Хавер-стром решила выбросить свою старую одежду, мама вытащила эти обноски из мусорного бака. Они стали лучшими предметами гардероба Кларенса — костюмы белых детей. Сейчас ему не давало покоя то, что эта одежда для него так много значила.

Кларенс подумал о ревности к Билли, Джозефу и Карен, возникшую у него, когда мама показала ему фотографию, на которой дети обнимали ее, как будто она была их мамой. У них была собственная мать, тем не менее, весь день они получали внимание мамы Кларенса. Их обретение было его потерей. Просили ли они когда-нибудь показать его фотографию? Кларенс никогда не встречался с этими детьми. Его мама каждый день входила в их мир, но они ни разу не вошли в ее мир.

Возможно, эти дети думали, что она в конце рабочего дня просто растворяется в воздухе, подобно голографическому изображению из «Звездных войн». А в положенное время она опять материализуется ниоткуда, чтобы служить им. Мама была всего лишь частью сценария на сцене их жизни, второстепенным персонажем в драме, где они были звездами, — драме, в которой чернокожие, если им повезет, могут выполнять эпизодические роли садовников и служанок.

Волосы черных были безмолвным свидетельством их участи. У людей, которым принадлежит радость, волосы развеваются на ветру, волосы же черных не развеваются — они жесткие, как стальная стружка. Их нельзя отбросить со лба, если только не

192

уподобить волосам белых, к чему призывают десятки средств для ухода за волосами — жирные гели, обещающие справиться с жесткостью, как будто это какое-то дикое животное.

Наверное, если бы черные поступали, как белые, выглядели, как белые, и думали, как белые, то они смогли бы обрести радость. Возможно, именно так думал Кларенс, когда однажды в детстве подошел к старой бочке для сжигания мусора на заднем дворе, перевернул ее, просеял белый пепел и намазал им все тело. Он помнил, как, взглянув в зеркало, испытал стыд от вида проступающей между белыми пятнами черной кожи.

Удивительно, что Кларенс мог забыть имя того, с кем встречался десять минут назад, но никогда не забывал ни развевающейся гривы белой женщины из рекламы «Клайрол», ни вида и ощущения белого пепла на своей коже, ни фотографии детей Хаверстромов с мамой — его мамой, а не их.

Кларенс вспомнил тетю Грету, мамину сестру, которая отчитывала его и кузенов за их проказы в курятнике. «Вы ведете себя, как негры», — сказала она тогда. Тетя Грета повторяла каждый раз, когда они собирались показаться на людях в мире белых: «Только не ведите себя, как негры».

Кларенс помнил, как его злило, что небольшое озорство считалось, чуть ли не уголовным преступлением, в то время как белым детям, когда они вели себя, как негры, все сходило с рук.

Многие белые называли Кларенса «негром» как в детстве в Миссисипи, так и позже в Чикаго, но черные называли его так гораздо чаще. Сейчас он был уверен, что самым значительным вкладом его собратьев в ложь о низшем достоинстве черных была их собственная привычка называть друг друга «неграми». Сколько раз из их уст звучало: «Убери свою черную задницу», — как будто слово «черный» было самым унизительным прилагательным, которое они могли придумать.

Во времена подъема черных в начале семидесятых черная кожа обрела почти священную значимость. Цвет кожи Кларенса стал его отправной точкой. Ему было стыдно за тот пепел и за то, что он хотел стать белым хотя бы на полчаса. И он был уверен, что это путь всех чернокожих: стыд из-за того, что ты не белый; затем стыд из-за того, что ты хотел стать белым; затем стыд из-за того, что белые считают черных тупыми, некомпетентными и аморальными; и, наконец, стыд из-за того, что многие черные верят этому мифу о себе. Миф об аморальности, распространенный белыми расистами, был подобен радиоак-

193

тивному заражению, передающемуся из поколения в поколение. И многие черные сами увековечивают последствия расизма.