Владычица морей

– Что у вас дом пустой? – с деланой дутостью молвил Алексей, а брови его поползли вверх и щеки расплылись в глупой радости.

– Алешка! – вырвалось у Веры, прочитавшей его чувства с первого взгляда.

– Три года, тебе девятнадцать лет, какая красавица стала! А была как цыпленок.

Вера приняла из его рук букет роз, отдала сестре и так охватила Алексея, что повисла на руках.

– Что ты принес такие колючки, – насмешливо сказала Наташа, – ты же не признавал цветов!

– Нигилисточка моя, – поцеловал ее в щеку Алексей. – Краличка червённая…

– Ты нам изменил? – хмурясь сказала Наташа, повернулась и ушла за водой.

– Пойдем в сад! – ласково молвила Вера. Он такой вызревший, сильный, настоящий мужчина, покоритель всех морей и океанов. – О-о, Лешка! Это же ты! Но как не ты…

– И это ты! И как не ты!.. Слушай, как жалко…

В саду полегла антоновская яблоня; на подпорах, как бревно на козлах, а ветви все в цвету. Рвал тут когда-то Алеша осенью антоновку и ел, кислую, и вкусно было.

Дом Керженцевых на Васильевском острове, с садом, двором, конюшнями и каретником.

Весенний сад. Здесь, в доме своей юной любви, Алексей почувствовал себя как солдат, возвратившийся после сражений, грабежей и походной жизни к собственным детям. В отличие от такого любящего отца руки Алексея еще не замараны кровью. Но повидал много, жизнь приучила ко всему.

Как открывалась за морем панорама зеленого острова, парков, портов, церквей и яхт, как ему мерещились, сквозь силуэты городов и лесов, юность Энн, а здесь его собственная, так дорогая ему жизнь, здесь все лучшее, что у него было.

Он смотрел в глаза и на легкие скулы Веры и постыдился мелькнувших воспоминаний. Она была так хороша, что, казалось, добивала своей прелестью то, с чем он сам не мог совладать. А не тень ли скользнула у Веры, не смутилась ли в догадке? Девичий ум чуток и все ловит. Догадаться не трудно. Причина одна во всех распутьях. Но не может быть, нет. И для Алексея такие предположения унизительны. Она стала умней, насмотрелась на людские страдания и наслушалась.

В радости Вера готова была схватить сейчас Лешу и толкнуть на ворох сухой травы, согнанной граблями.

Когда поднимались обратно на крыльцо, Алексей с неприязнью подумал о себе, что переменился, раньше не смел бы, а теперь смотрит на нее не по-прежнему, стал слишком прожжен и опытен. Но с ней и тени, и цветы, и моря, и далекие лица гасли, тускнели, все исчезало в памяти. Становишься собой, пьешь дыхание земли.

В комнате сестра поставила букет на круглом столике напротив открытой в сад двери. А самой нет. Красные розы в желтой вазе. В глазах Веры радость, что не надо объясняться, все оказалось расшифрованным.

– А Наташка права… Ты же не признавал дарить цветы?

Не помолвленный, не объявленный как жених, без клятв и принятых обычаев благородства, он ушел в плаванье и оставил ее без поддержки традициями, без опоры в святости народных устоев, исчезнув в туманах морей, возложив на нее, еще не окрепшую, всю тягость одиночества и ответственности за ее положение в семье и в обществе.

И вот он явился с цветами, прозревший, обновленный, со всей силой вспыхнувшего заново стремления к ней.

Да, перед уходом не был обручен с Верой, они не обменялись кольцами, отвергая предрассудки, мешавшие, по их понятиям, развитию личностей. Они принадлежали к тому новому поколению молодежи, которых называли нигилистами. Сами они, заимствуя слово с языков западных народов, начинали называть образованный класс интеллигентами и желали к нему принадлежать.

Традиции, по их мнению, заводили людей в тупик. Вера и Алексей были чужды церковной обрядности и только из уважения к окружающим оставались терпимы к службам и к общепринятым привычкам. Каждый, кто верит, верил как хотел, и не дело лезть в чужую душу. А традиции, на которых стояло общество, были пусты. Это убеждение быстро распространялось среди молодежи, оно имело особенно сильное влияние на Наташу – пылкую сестру Веры, склонную стать сторонницей самых крайних мер. На вид она казалась моложе Веры, но старше и резче ее. Каждая новая истина была для Наташи открытием и пробуждала в ней что-то похожее на фанатизм.

В других странах мнения Алексея менялись, он креп и мужал, снес тяжкую болезнь. Цветы у многих народов – например, в Японии, Китае, да и в Англии, – имели глубокий смысл, без них ничего не делалось в жизни, как и у нас, впрочем, хотя нигилисты объявляли их символом и чадом мещанства, прутьями, напрасно срезанными кустами.

В некоторых странах цветы были вторым родным языком народа, ими выражалось то, что не всегда скажешь словами. Вера так тронута, поняла смысл перемены и приняла как признак возмужалости. Мысленно все эти годы она была в плаваньях с ним, в далеких странах.

В доме, где Алексей как свой, в столовой, когда накрывали стол, Мария Константиновна старалась говорить с ним о пустяках. Себе прощаешь, когда такая радость и волнение, в разговоре бывает, что и глупость сорвется с языка.