Владычица небес

Сыну же на высокие материи было наплевать. Он вовсе и не думал о спасенных им, как не думал и о погубленных им. Он просто жил — так, как умел; шел туда, куда вела судьба; действовал так, как велела природа. А чувства и объяснения этих чувств — занятие, недостойное воина…

Сумерки наступили, но Конан все стремил вороного вперед, уже по степи. Ветер свистел в его ушах — вольный ветер, вырвавшийся из плотных серых стен города на простор, сейчас сияющий серебром под новорожденным лунным светом. Две-три звезды еще не начали светить в полную мощь; пока они только тлели, и все же свет дрожал в них, постепенно разгораясь, разрастаясь, готовясь к долгой ночи. Вот оно — царство мрака, — грядет, принося с собою страх, озноб, сон и дрему; пробуждая низменные чувства в слабых людях и охотничьи инстинкты в сильных животных.

Слава Митре и прочим богам, в окрестностях Шема не водилось ни диких львов и тигров, ни гнусных гиен, ни змей. Так, пробежит иной раз пума или бродячая собака, коих развелось в последнее время множество, и не только в Шеме. Конана эти животные не волновали. Спал он чутко, и даже мягкий шаг пантеры разбудил бы его в самой середине крепкого сна. Да и верный меч всегда был рядом — не пройдет и четверти мига, как киммериец выхватит его из ножен в случае опасности… То есть даже если б в Шеме водились львы и тигры, варвар не стал бы торопить коня и отказываться от ночлега.

Спешившись возле небольшого холма, вкруг которого валялись охапки свежескошенного сена, Конан соорудил себе из них пахучее ложе, вбил в мягкую, уже похолодевшую без солнца землю колышек и привязал к нему вороного, затем лег. Сон пришел к нему сразу. Сон был плотен и покоен. Ни вздоха тревоги не вырвал он из глотки варвара…

* * *

Но потом в сон этот просочилось нечто странное. То ли обрывки воспоминаний, наяву уже не восстанавливаемые избирательной памятью, то ли предупреждение на будущее — там, в чертогах бога Хипноша, что владеет искусством погружать человека в вязкие теплые болота сна не хуже, чем Конан владеет искусством драться, киммериец не умел понять что к чему.

Он только видел лица, дома и дорогу, долгую, словно жизнь отшельника, ощущал чьи-то прикосновения, слышал голоса, но сам не ходил и не говорил. Хорошо ли было там? Плохо ли? Пожалуй, ни то и ни другое.

Там было никак. Чувства варвара, коих на самом-то деле у него всегда было достаточно, хоть он сам и не готов был в этом признаться даже себе, сейчас спокойно дремали. Сторонний наблюдатель, он ничего особенного не видел в сем сне, хотя он ему и не нравился.

Вот прекрасное лицо Белит, его возлюбленной, погибшей много лет назад. Оно лишь промелькнуло, но Конан точно знал, что тревоги и тоски не отражали темные глаза. Вот равнодушная физиономия старого солдата Кумбара — прошло всего-то две луны с того дня, как киммериец попрощался с ним у стен Мессантии — столицы Аргоса. А вот опять эта дорога… Никого нет на ней, только вдали слышны какие-то тихие голоса…

Внезапно Конан проснулся. Рука его за миг до пробуждения уже легла на рукоять меча. Откатившись в сторону от сенного ложа своего, он черной тенью распластался на земле, готовый в любой момент взметнуть меч и поразить врага. Но сначала нужно было убедиться, враг ли там…

Шаги приближались. Легкие, мерные, они принадлежали не человеку — лошади. Но одна, без седока, лошадь вряд ли появилась бы в степи, где одному только ветру привольно, а потому Конан затаился, дыша совсем неслышно, и вскоре уже разглядел в ночи, в пятистах локтях от холма, всадника, правящего в его сторону.

Вот он сделал остановку на миг и приподнялся в седле, высматривая что-то впереди, заметил вороного, который стоял прямо в снопе лунного света, и направил лошадь к нему. Он не сделал и двадцати шагов, как киммериец, видевший в темноте как кошка, разжал пальцы, прилипшие к рукояти меча, выругался шепотом, и встал.

— Нергал тебя раздери, приятель, — хрипло сообщил он во тьму. — Ты разбудил меня!

Глава четвертая. В Эруке

Трилле — а это был он — пришпорил лошадь, и несколько мгновений спустя, радостно, едва ль не со слезой улыбаясь, спрыгнул на землю и бросился к варвару. Он даже сделал попытку обнять его будто старого друга, с коим не виделся лет этак десять, но тот оттолкнул его одним лишь взглядом.

— Ты так и будешь таскаться за мной? — сурово вопросил его Конан, не позволяя присесть.

— А, — махнул рукой лохматый, переминаясь с ноги на ногу и отворачивая глаза от синих льдинок киммерийца, — мне все равно, куда идти, вот я и подумал, что могу сопровождать тебя… Надеюсь, ты будешь рад…

Затем он (видимо, справедливо опасаясь, что как раз Конану не все равно, кто следует одной дорогой с ним, и вряд ли он так уж будет рад такому попутчику) набрал полную грудь воздуха и скороговоркой начал:

— Ты смел и решителен, ты великолепен и силен, о горный орел…