Владычица Рима

– А что с дураком спорить? Дурак он дурак и есть. И потом, ее ведь во многие дома звали, когда заболеет кто или так, по какому делу. И никогда она перед богатым не лебезила, никогда перед бедным не пыжилась. Так неужели она рабыней будет? А вот – римлянин. До сих пор считает себя гордым повелителем мира. Рабов у него, наверно, было, как песчинок у реки, а смерть в глаза глянула, – на коленях ползал. Ему-то рабы и нужны. Потому что он сам – раб. Или я не прав?

– Во всяком правиле есть исключение. Ты – исключение из правила, ошибка Богов, – резонно возразил грек.

– Сам ты «ошибка Богов»! – возмутился оскорбленный Телеф.

– Тогда скажи, почему подобные тебе или госпоже редки, как драгоценные камни среди гальки? Почему властвуют другие? Верю, тебе рабы не нужны, но скажи, деревенщина, почему другие покупают рабов?

– Работать не хотят. Хвастаться друг перед другом хотят. Деньги копят.

– Верно. Жадность правит миром. Каждый стремится прожить легко и беззаботно. Кто спорит: есть люди честные, но их так мало, что и говорить о них не стоит, потому что они всегда будут в проигрыше!

– А честные люди все равно будут всегда!

– С тобой нельзя спорить. Ты не признаешь логики!

– А ты не желаешь видеть истину. Истина же в том, что побеждаем мы!

– Сейчас, несомненно. Только скажи, деревенщина, что будет, если что-то случится с госпожой? Да все наши вожди перегрызутся, как собаки, а воинов продадут римлянам.

– Ах, чтоб отсох твой поганый язык! Что может случиться с госпожой?!

– Ничего, Телеф. Конечно, с сестрой Богов ничего не может случиться. Я только так спросил, для примера. Но ведь перегрызутся? Разве я не прав?

– Перегрызутся.

– А почему госпожа держит их подле себя? Почему не возьмет других? Ведь в людях-то она разбирается?

– Ну, разбирается.

– Потому, что нет других. Ты понимаешь, Телеф? Среди всей нашей армии эти – самые лучшие. Каковы же тогда остальные? Нет, я не хочу принизить тебя. Ты – человек честный, но ты не полководец, не твое это призвание. Понимаешь, к чему я веду?

– Понимаю.

– То-то. Слишком мало в этом мире честных людей. В том-то и горе рода людского, ибо будет он всегда плавать в крови. А мысли твои не глупы. Рабам-то и нужны рабы… Вот ведь как точно ты сказал. В твоих словах раскрывается суть нашего подлого мира. А ты философ…

– Иди ты!

– Не сердись. Я ведь признал разумность твоих доводов, хотя ты и не хочешь признать разумность моих. Ты веришь в прекрасную мечту, которой нет и не будет, а я – киник и знаю, что мир наш подл и низок.

– Раз в мире этом есть такие, как госпожа…

– Но ведь она не совсем человек. За это ты спорил со мной и это доказал мне. Она и вправду сестра Богов, сошедшая на землю из любви к людям или из жалости к ним. Второе – вероятнее…

– Болтаешь, что в голову взбредет. Вон, Лиина спешит, – опять идти надо. Потаскал бы носилки, не трепался бы языком. Вы, греки, языком молоть молодцы, только язык – не жернов, от его работы муки не прибудет…

Воины неохотно поднимались. Спор слушали немногие. Большинство обсуждали вопросы попроще: погоду, возможный маршрут, место ночевки на сегодня. Завидовали тем, кто ушел щипать римлян, – они без добычи не останутся, а тут только ноги собьешь. Да и не поймешь в этом споре, кто прав, кто виноват. И Телеф прав: хорошо, когда твое – это твое, и Стафанион: подлость миром правит. А кто она, госпожа: простая женщина или сестра Богов – не так уж и важно. Лишь бы и дальше все шло хорошо. А насчет рабов, так это, конечно, скверно, когда тебя на рынок гонят за неуплату налога или за долг какой, но и пару рабов в хозяйстве иметь совсем неплохо – ни тебе, ни детям твоим надрываться сверх сил не придется…

Единственный, кто дослушал спор до конца, был Валерий. Споря, Телеф больно задел его, но при этом высказал такие доводы, каких Гальба и у лучших философов Рима не слышал.

Деревенщина, варвар, а как рассуждает!

Конечно, Стафаниона ему не переговорить. Тот даже поражение способен перевернуть в победу.

Почему-то Валерию ярко представилось начало восстания, о котором рассказывал Телеф: вот бьется в пыли и рассыпает проклятия старуха Милица, вот гудят сбившиеся в кучу поселяне, а вот из хижины выходит госпожа. Только-только вопреки войне она спасла жизнь женщине и новорожденному ребенку. Устала, наверно, и за дочь волнуется: как там она одна. Гул голосов останавливает ее. Она колеблется: вмешаться или уйти?

Цезарь, наверно, так же колебался перед Рубиконом, но за Цезарем стояли преданные ему легионы, опыт нескольких войн и ни одного поражения.

А за ней? Что за ней? За знахаркой, гадалкой, чужеземкой? Понимание страшной силы Великого Города? Да и нет у нее обиды на Рим. Не знает она, что пылает ее дом, подожженный потехи ради проезжавшими мимо конниками. И все-таки она говорит то, что не смеют сказать сильные мужчины, и добавляет: «Кто со мной?» И тут же поворачивается. Она не хочет слышать слов. Тот, кто решил драться, последует за ней.