Владыка Океана

Она снова рассмеялась – этакий добрый ангел, сменила гнев на милость. Но тест ее я понял и второй раз на ту же швабру наступать не стал. Принялся есть и болтать. Нес какой-то забавный вздор – про таможню, про полет, потом рассказал, как Диэлни менял свою информационную базу на дрессированного жука, как Огл настраивал дешифратор, чтобы заключить с комарами мирный договор… О, да, не глядя ни на что, трепался напропалую, врал, дурачился – лишь бы она смеялась.

Она смеялась. Сначала. А потом как-то вдруг погрустнела. Перестала есть, принялась вязать узелки на салфетке, свела брови под жестким углом, опустила глаза и замолчала.

Я огорчился и обломался, господа. Я чувствовал себя полным дураком, не способным понять, в чем дело – ничего не предвещало – а потому никак не мог придумать, как исправить положение.

– Ци, – говорю, – прости грубияна и невежу. Я, вероятно, снова влез не в ту тональность, не так ли?

А она тряхнула волосами, вздохнула, говорит:

– Нет. Голова заболела, пустяки. Я пойду к себе, – и встает.

Эта пожилая тетка, которая с ней пришла, тоже встала, но священник первый раз за все это время прорезался и подал голос. Довольно козлиный голос для святого человека, сказал бы я, если бы не опасался согрешить:

– Летиция, пожалуйста, задержитесь еще на несколько минут. Вы же знаете о необходимости вашего присутствия.

Она, я полагаю, действительно знала, потому что послушно села обратно. Но когда садилась, на мгновение скорчила гримаску.

Со стола очень быстро убрали, а священник с Митчем встали и в высшей степени торжественно подошли ко мне. У Митча в руках оказалась маленькая бархатная коробочка, он протянул мне ее, а священник сказал:

– Вы, ваша светлость, преломили хлеб в этих стенах. Теперь они принадлежат вам, а вы – им. Примите главный символ вашей власти и вашей благородной и древней крови.

Я взял коробочку и раскрыл.

Да, государи мои. В ней лежал самый восхитительный перстень, какой мне только доводилось видеть. Аквамарин, нежный, зеленый, голубой, как океанская вода, чистейший, на нем вырезан мой герб – башня среди волн – а оправлен в платину, серую, тяжелую… Это была удивительная вещица, мои дорогие. Это была не ювелирная побрякушка, а нечто из сплошного океана, из злого океана, из доброго океана – так это легло на мою душу, а почему – я не умею объяснить.

Митч сказал:

– На правую руку, ваша светлость. На безымянный палец, – и я надел этот перстень на правую руку, на безымянный палец.

Он пришелся точно-точно к руке, как живая часть руки, и моментально нагрелся. Все вокруг заулыбались, я невольно улыбнулся тоже – а Летиция прижала руки к вискам, сказала: «Я должна выйти», – и выскочила из столовой.

И я ничего не успел сказать.

Зато Митч сказал:

– Не принимайте всерьез девичьи капризы, ваша светлость. С барышнями случается – она и сама не знает, отчего капризничает.

Мне не показалось, что она не знает. Не могу похвастаться, увы, что у меня на тот момент была толпа знакомых светских барышень и что мне есть, с чем сравнивать – но я знал достаточно женщин, чтобы почувствовать: Летиция вовсе не истеричка. Отчего-то ей стало плохо. Отчего бы?

– Спасибо, господа, – говорю. – Теперь, с вашего разрешения, я пойду осмотреться, – и собираюсь уйти из столовой.

И они все дергаются ко мне. Митч заглядывает в лицо и говорит:

– Прикажете вас сопровождать?

– А что, мой друг, – говорю, – вы боитесь, что я заблужусь в своем родовом гнезде, да? Сделайте милость, не тревожьтесь.

Замялся и умильно так мурлычет:

– Ваша светлость, вы же тут ничего не знаете, может быть, я могу…

И тут я взбесился. Предположим, я собираюсь поискать девушку. Свою невесту, если это хоть что-то значит. Предположим, я собираюсь попытаться ее утешить. И, возможно, это кончится – при благоприятной погоде – веселой болтовней, поцелуями – или… чем черт не шутит. И что Митч мне такого покажет, о чем я сам не знаю, где оно находится?!

– Нет, – режу, – нет, милостивый государь. Не можете. И окажите мне любезность – не ходите за мной, как припаянный. Если я правильно понял написанное дядюшкой, это теперь мой дом. Если я правильно понял также смысл только что законченного обряда – я теперь могу считаться истинным хозяином, не так ли? Так будьте добры не мешать хозяину взглянуть на свое жилище в одиночестве. Точка.

Митч заткнулся, но нехорошо заткнулся. Он мне вообще сильно разонравился за последнее время. Смотрит на меня – а глазки бегают. И не говорит, а выжимает из себя; мне показалось, что ему хочется орать, а приходится быть вежливеньким:

– Видите ли, ваша светлость… замок-то очень древний… в некоторых местах он, как бы вам сказать…

– О, я понял, – говорю. – Кусок штукатурки может упасть сверху и разбить мне голову, да? Или подо мной проломится пол? Мне казалось, что замок содержится лучше, но я буду осторожен, если это необходимо. И постараюсь ничего не испортить – это, Митч, кстати, в моих интересах.

Священник напряженно рассмеялся, так: «Хе-хе-хе», – а Митч смолчал и кивнул. И я вышел из столовой в ту дверь, куда убежала Летиция со своей толстухой-дуэньей.