— Я пришел сюда не каяться или стращать, а просто предупредить вас
Каждое слово, сказанное мной, гулко падало на каменный пол и увязало в стенах храма. Факелы стали гореть совсем слабо, отец Симон же замер, не в силах отвести взгляд, словно кролик. Он никогда ранее не подходил ко мне так близко. Он был силен, но понимал, что я — сильнее. Даже те крохи, что сейчас наполняли мое тело, впечатлили фанатичного проповедника. Но, наверное, больше всего на него подействовал мой взгляд.
Сейчас, в разговоре с этим человеком, я не прятал прожитые сотни лет. Я не прятал увиденное, не прятал свои знания и не прятал свои помыслы. Для каждого собеседника у меня был свой взгляд: для Лиан я был ворчливым стариком с чуть опущенными веками, для Эрегора — проницательным наставником, для Филверелла — властным фаворитом королевы Ирен. И только сейчас, в пустом полутемном храме бога Света, именно для отца Симона, я был полностью собой. Вся прожитая тьма и пролитая кровь, все знания, впитанные из манускриптов и полученные в ходе исследований за сотни лет, все жертвы и все страсти, все горести, обиды и потери, ставшие лишь смутными воспоминаниями, отражались в моем взоре.
Я показал этому фанатику то, что обычно не следует видеть людям, ибо не всегда они способны осознать то, с чем столкнулись. Но тут осознание и не нужно. Симон в своей истовой вере был более животным, нежели человеком, и как животному я показал ему нечто непостижимое, нечто такое, что вызывает в нем лишь одно желание — бежать, спасать себя, ведь у каждого зверя есть стремление выжить. Но он не мог сбежать, как не мог он сопротивляться и не мог бороться. Единственное, что оставалось проповеднику — надеяться, что больше он никогда не заглянет мне в глаза.
Выходя из храма под мелкий осенний дождь, я очень рассчитывал на то, что этого будет достаточно и отец Симон не станет вмешиваться в грядущее вече, которое состоится уже завтра в полдень.
Глава 16
Боль в груди
Казалось, что печать и ярлык жгут мне руки.
Я не любил власть в том смысле, который в это понятие вкладывают простые люди. Я не любил власть, к которой стремятся служители Фангороса, я не любил власть, к которой стремятся рабы Харла.
Власть — это сила, твердят столетиями ученые мужи, аристократы, успешные торговцы. Власть денег, власть меча, власть по праву статуса и рождения.
Все это пыль, и пылью останется. Правители умирают, мечи ломаются, боги отворачиваются от своих рьяных слуг, деньги кончаются в самый неподходящий момент.
Единственная власть, которую я признавал — власть над собственной жизнью. Решать, что ты можешь делать, решать, куда тебе пойти. Даже решать, кому ты будешь служить, а кому — нет, вот истинное проявление власти, проявление силы.
Сильному не нужны тысячи рабов и сотни слуг, сильному не нужно трястись над серебром и отращивать брюхо столь огромное, что оно мешает справлять малую нужду, лишь бы окружающие знали о твоем достатке. Сила, которая дает настоящую власть, заключается лишь в способности управлять собственной жизнью. Все прочие проявления власти — это миражи, обманки, которые загоняют тебя в рабские кандалы и превращают твою жизнь в бесконечное служение собственным цепям, и с каждым годом эти цепи становятся все тяжелее и тяжелее.
Зачем тебе власть, если ты стал ее рабом?