Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

Последнее сказано с некоторым идеологическим «перебором», характерным для советской прессы начала 1920-х годов. Получается, что Дорошевич пожертвовал своим писательским даром во имя актуально-газетного. Но суть в том, что он как раз стал писателем, только очень непохожим на других. Суть его манеры, природы его творчества попытался еще в 1912 году обозначить А. Ф. Кони в письме к Сытину: «Какая прелесть политическо-юмористические фельетоны Дорошевича!»^[1083] Она заключалась в угаданном знаменитым юристом синтезе публицистики и художественности, когда «большая журналистика», соединяясь с «большой литературой», становится явлением искусства. Называя себя журналистом, Дорошевич с полным основанием считал себя и писателем. Таковым, кстати, и воспринимали и считали его тогдашние издатели и читатели, свидетельством чему литературные сборники, в которых его рассказы соседствовали с рассказами Льва Толстого, Куприна, Андреева, Сологуба, Телешова, Зайцева, Тэффи…^[1084]. В этом «двуединстве» принимал его, кстати, не только русский читатель. Его очерки, фельетоны, рассказы на самые разнообразные темы, а также сказки и легенды были особенно популярны в Польше^[1085], переводились на чешский и украинский языки^[1086].

Время уточняет, сколько «живет» журналист. Истинное и в журналистике «видится на расстояньи». В начале тех же 1920-х годов, сразу после смерти Дорошевича, Чуковскому, которому Горький поручил подготовить книгу из его произведений, показалось, «что все это безнадежно потускнело». А в середине 1960-х, прочитав том только что выпущенных «Рассказов и очерков» Дорошевича, он пишет внучке «короля фельетонистов», что «возможно, ошибался»: «С тех пор прошло много лет, и, возможно, что теперь произведения Дорошевича ожили бы для современных читателей»^[1087]. Старый мудрый Чуковский угадал. Произведения Дорошевича действительно ожили: переиздаются, цитируются, ставятся на сцене, звучат по радио, по ним снимаются фильмы…

В 1905 году, в это тревожное время, в жизни Дорошевича произошло долгожданное событие: 28 ноября родилась дочь Наташа. Крестным отцом был Григорий Петров, крестной матерью — жена Сытина Евдокия Ивановна. Но жизнь с Клавдией Васильевной Кручининой в шикарной квартире в Столешниковом переулке не задалась. О том, как складывались семейные отношения знаменитого фельетониста, шефа «Русского слова» с актрисой фарсового театра Сабурова, свидетельствует единственный источник — воспоминания Натальи Власьевны. Они пронизаны острым неприятием матери и если не любовью, то несомненной гордостью своим отцом. Дочь предпочитает именовать мать «мадам Кукушкина». Но если у Дорошевича это обращение имело, скорее всего, шутливый оттенок, то у Натальи Власьевны оно — колючая ирония. Вот как она рассказывает о рождении у родителей первого ребенка, который мог быть ее братом: «Мадам Кукушкина была вовсе не такой веселой простушкой, как это, может быть, было в ее ранней юности. Она уже многое знала и пережила. Она сумела выведать у Власа сокровенную тайну его души — тоску по обыкновенной семье, по сыну, которая не совсем еще его покинула. Влас Михайлович молчал про свои семейные обстоятельства (брак с алкоголичкой. — С. Б.), жил с Кукушкиной вместе, всюду с ней бывал, но обвенчаться не предлагал. Кукушкина решила рискнуть: „Рожу сына. Правда, можно испортить фигуру, но… была не была!“ Вскоре она объявила, что находится в интересном положении. Трепет охватил Власа. Какие-то старые чувства поднялись в нем. Опять этот мальчик в красных сапожках с кисточками! (воспоминание о сыне от Луизы. — С.Б.).

С нетерпением ожидали Влас Михайлович и Клавдия Васильевна появления наследника. Оба были твердо уверены, что это мальчик. Но роды прошли неблагополучно, ребенка нечаянно задушила акушерка. Не было предела отчаянию Власа. Пожалуй, это было последнее в его жизни такое сильное и яркое проявление чувства. Он плакал, хватался руками за голову, не находил себе места».