Власов против Сталина. Трагедия Русской освободительной армии, 1944–1945

Хотя судьба советских солдат, попавших в немецкий плен, с полным основанием называется в известном письме протеста рейхсминистра Розенберга шефу ОКВ генерал-фельдмаршалу Кейтелю от 28 февраля 1942 г. «трагедией величайшего масштаба» [302], то картина была бы все же неполной, если игнорировать более ранние усилия, направленные на сохранение жизни и здоровья советских военнопленных. Так, шеф иностранного отдела и управления разведки и контрразведки ОКВ адмирал Канарис уже 15 сентября 1941 г. в основополагающей памятной записке шефу ОКВ потребовал применения принципов международного права и к советским военнопленным и одновременно выдвинул возражения против появившихся незадолго до этого суровых предписаний общего управления ОКВ по вопросу военнопленных [303]. То, что в этом и других подобных демаршах прикрывалось военно-практическими мотивировками, в действительности, как тотчас неодобрительно констатировал Кейтель, являлось «солдатским пониманием рыцарской войны», которое вновь и вновь пробивало себе путь среди высших офицеров вермахта. В качестве примера этой позиции приведем признание генерал-фельдмаршалом фон Боком 9 ноября 1941 г. безраздельной ответственности армии за «жизнь и безопасность ее военнопленных» или решительность, с которой высказался, например, генерал-полковник люфтваффе Рюдель 19 декабря 1941 г. за человечное обращение с советскими военнопленными [304]. Невозможно переоценить в этом отношении прежде всего практические меры ведомства генерал-квартирмейстера в Генеральном штабе сухопутных войск.

Генерал-квартирмейстер своими приказами от 6 августа, 21 октября и 2 декабря 1941 г. установил пищевые рационы, обязательные при содержании всех советских военнопленных, находившихся на оккупированных восточных территориях, включая районы подчинения командующих вермахтом на Украине, в Прибалтике (Остланд) и Польше (Генерал-губернаторство), а также в Норвегии и Румынии [305]. Уже поверхностное изучение этих норм снабжения показывает полную несостоятельность попытки, предпринятой известной стороной, связать Главное командование сухопутных войск и генерал-квартирмейстера с гитлеровской «политикой уничтожения» на Востоке именно из-за этих приказов [306]. Ведь даже рационы, предоставленные неработающим советским военнопленным, оказались не только теоретически в принципе достаточными, они были, если провести сравнение, отчасти даже существенно выше, чем у обычных немецких потребителей еще в течение лет после завершения Второй мировой войны, а потому никак не могли явиться подлинной причиной массовой смертности. Поэтому перед историком встает лишь вопрос о том, выполнялись ли или могли ли выполняться распоряжения ОКХ и, если нет, то по каким причинам выполнение отсутствовало. Ввиду огромных сражений в окружении осенью 1941 г. с их гигантским числом пленных при этом следует учесть еще один момент. А именно то, что советские военнопленные «из-за длительного периода голодания» до и во время сражения – частично они «не получали в бою никакого довольствия в течение 6–8 дней» – «даже при наличии достаточного питания физически больше не были в состоянии принять и использовать соответствующую пищу». «Из почти всех пересыльных лагерей сообщалось, – докладывал квартирмейстер при командующем тыловым районом группы армий «Центр» 8 декабря 1941 г., – что пленные после первого приема пищи попросту падали и умирали». Это состояние смертельного изнеможения [307], о котором сообщается единодушно, может объяснить, почему, например, из 64 188 советских солдат в финском плену умерли не менее 18 700 – почти треть.