В самый разгар обсуждения, происходившего в «генеральском» зале, в дверях неожиданно появилась официантка. Открытое славянское лицо, еще не утратившие природную розоватость щеки; пухлые, жаждущие поцелуев, губы и опьяняюще крутые бедра.
Пока она ставила на стол котлеты с гречневым гарниром, все три генерала жадно прощупывали ее фигуру взглядами, а Трухин даже не удержался и сумел попридержать ее за дородный стан.
– Не могу, ох, не могу! – азартно повертел он головой, втягивая ноздрями хмельной запах тела официантки. – Настоящая украинская молодуха-молодица, из тех, от которых у меня особый мужской восторг. Скольких я пропустил через свои руки, скольких, впрочем, пардон… Нервы сдают, как порванные струны.
– Побереги их, драгун, они тебе еще понадобятся, – посоветовал Малышкин, который и сам пьянел от близости пышного женского тела.
Но как только официантка исчезла, генералы мгновенно забыли о ней. Последние события в Европе настолько круто замешивали их судьбы, что, может статься, вскоре им уже будет не до «молодух-молодиц», и даже не до собственного «мужского восторга».
– Кстати, а какова судьба нашего послания фюреру?[37] – поинтересовался Трухин, уже вовсю орудуя вилкой.
– Некоторое время мы с вами, господа генералы, действительно с надеждой ждали реакции фюрера на наше сдержанное, хорошо продуманное послание, но… Теперь мне уже точно известно, что его не последует. И кто знает, возможно, это даже к лучшему.
Генералы забыли о еде и удивленно уставились на командарма. Словно бы испытывая их терпение, Власов, наоборот, неспешно, сосредоточенно поглощал пищу.
– Что вы имеете в виду, товар… господин, – тут же исправился Трухин, – командующий?
В последнее время в штабе РОА жестко следили за тем, чтобы в обращении не употреблялось слово «товарищ». Немецкий офицер связи капитан Штрик-Штрикфельдт предупредил Власова, что кто-то донес в гестапо и в штаб Верховного командования, что русские офицеры продолжают обращаться друг к другу по канонам Красной Армии. Судя по всему, донос был составлен кем-то из бывших белогвардейцев, которые относились к «власовцам» с еще большим недоверием и подозрением, нежели немцы.
К тому же с появлением власовцев власти заметно потеряли интерес к Белому движению, что тут же сказалось на его финансовой и прочей поддержке.
– С точки зрения дипломатии, – проговорил Власов, пережевывая слова вместе с гречневым гарниром, – отсутствие ответа всегда предпочтительнее, нежели резкий отрицательный ответ. Причем это удобно для обеих сторон. Если ситуация изменится, рейхсканцелярия, да и сам фюрер, в любую минуту могут сослаться на то, что ответ не был дан по чистому недоразумению, или из-за того, что изучались возможности дальнейшего сотрудничества РОА и рейха. Словом, тут уже вступает в силу язык дипломатии.
– Да к черту эту дипломатию! – взорвался Трухин. – Чего она стоит, если мы теряем столько времени?!
– Или, может, наоборот, выигрываем время, – как бы про себя пробормотал Малышкин. – Пока коммунисты и фашисты истребляют друг друга, мы сохраняем людей, накапливаем силы, вооружаемся и завершаем формирование наших частей.
– Ну, это вы так считаете, генерал, – огрызнулся Трухин. – Если мы сейчас не заявим о себе, нас попросту разгонят по лагерям, а то и перестреляют. Штаб вермахта потому и не доверяет нам, что под ногами у него постоянно путается всякая дезертирско-уголовная шушера, – скрипел срывающимся баритоном Трухин. – По ней, сволочной, судят и о нашем движении. Вспомните: как раз тогда, когда мы сочиняли послание, русская «СС Дружина-1» полковника Родионова перебивает конвой эсэсовцев и вместе с партизанами, которых эти эсэсовцы конвоировали, уходит в леса[38]. Говорят, после этого Родионова даже переправили в Москву и сам Сталин будто бы наградил его каким-то орденом.
– После того, как он служил у немцев, да к тому же – в подчинении войск СС? – криво ухмыльнулся Власов. – Это уже дешевая пропаганда, рассчитанная на идиотов.
– А все может быть, – стоял на своем Трухин. – Сталин с Жуковым тоже боятся, что по ту сторону фронта могут возникнуть дивизии русских, притом что свои мобилизационные ресурсы на исходе. Словом, при таком массовом предательстве, какое было продемонстрировано «СС-дружинниками», поневоле начинаешь впадать в подозрение, как в старческий маразм. А тут еще штаб вермахта погрызся с командованием бригады русских националистов «Остинторф».
– Почему «националистов»? – насторожился Власов.
– Да потому что создатели бригады собирались развернуть ее в полноценную Русскую Народную Национальную Армию.
– Ишь ты, в стремени, да на рыс-сях?! Так сразу – в армию, да еще и в народную, национальную?
– Притом что создатели бригады прекрасно знали о формировании нашей, Русской Освободительной.
– Так ведь потому и шли в противовес, что задумана была эта армия белогвардейцами, – объяснил Малышкин. – И костяк у нее тоже был сугубо белогвардейский[39].
– Но даже этой бригаде немцы выразили свое недоверие, – напомнил ему Трухин. – Хотя, не спорю, такие конкурентные формирования нам не нужны.