Власть без славы

С тех пор как началась война, Нелли больше всего тревожилась о Марджори. После смерти Ксавье она тяжелее, чем прежде, переносила разлуку с дочерьми и теперь очень беспокоилась о них, особенно о старшей. За последнее время она не раз говорила мужу, что боится за Марджори, хотя после смерти своей матери почти не разговаривала с ним, только временами жаловалась на боли в спине.

Накануне вечером она сказала: — Бедная Марджори, что-то с ней будет? Вдруг немцы бросят ее в какой-нибудь свой ужасный лагерь?

— Чего ради? — возразил Джон Уэст. — Она теперь немка, так же как ее муж и дети.

Джон Уэст и Нелли сошлись у лестницы. — Письмо от Мэри? — спросил он. — Что случилось?

Нелли прислонилась к перилам, схватившись рукой за поясницу. Она протянула ему письмо и всхлипнула.

— Она пишет про Марго. Это ужасно! И меня уже опять мучает боль в спине.

— Боль в спине! И когда ты поймешь, что никакой болезни у тебя нет! — с досадой сказал Джон Уэст.

Письмо было от Мэри и адресовано Нелли. Он развернул его и поспешно пробежал глазами.

«…за месяц до того, как разразилась война, я отправилась самолетом в Германию повидать нашу Марго. Мне удалось убедить ее, что война неизбежна, и увезти с собой в Англию».

Вот молодец! — гордясь дочерью, подумал Джон Уэст, но тотчас подавил это чувство.

«…нам пришлось уехать, ни слова не сказав ее мужу, Паулю — он член нацистской партии, отвратительный пьяница и фашист. Мы не могли увезти детей.

Бедная Марго рассказывала ужасные вещи. Она до смерти боится мужа и вообще нацистов. С тех пор как она не получает денег из дому, муж совсем знать ее не хочет».

Говорил же я ей! — подумал Джон Уэст.

«Марджори провела в Англии всего несколько дней. По-английски она говорит с заметным немецким акцентом, а главное, она очень беспокоилась о детях. Она вернулась в Германию. Она сказала, что теперь она немка и не может бросить своих детей. Я не могла удержать ее. Теперь, когда началась война, один бог знает, что с ней будет. Может быть, мы ее никогда больше не увидим…»

Джон Уэст бегло просмотрел письмо до конца.

— Что же нам делать? — причитала Нелли. — Бедная моя Марджори! Зачем ты обошелся так жестоко с нею!

— Жестоко! В чем я виноват? Я хотел помешать ей выйти за этого Андреаса. А вы все сговорились и помогли ей удрать в Германию.

— Да, но ты выгнал ее. Ты лишил ее наследства!

— Не сваливай все на меня! Она сама виновата — пусть пожинает, что посеяла.

Джон Уэст вернул жене письмо и, не кончив обеда, прошел в гостиную. Он долго сидел там, стараясь заглушить укоры совести. На другой день он не удержался и сказал Пату Кори, что очень беспокоится о своей дочери Марджори — она в Германии и, вероятно, в концентрационном лагере.

Работа правительственной комиссии продолжала привлекать всеобщее внимание, несмотря на интерес, возбуждаемый известиями о ходе войны. Англичане сбрасывали на Берлин листовки. Газеты продолжали шуметь по поводу пакта о ненападении между Россией и Германией; заголовки кричали о продвижении немцев в глубь Польши.

Том Трамблуорд категорически отрицал свою вину. Верно, некий субъект по имени Гилберт обращался к нему, но он, Трамблуорд, сказал, что ничем помочь не может. А все, что Гилберт говорит, — просто вранье! На вопрос, откуда взялись двести фунтов, внесенные на его текущий счет как раз в то время, когда должно было состояться предполагаемое вручение взятки, Трамблуорд ответил, что он снял было сто фунтов, чтобы послать жену на курорт, а она не поехала; вторая же сотня — долг, уплаченный ему зятем. То обстоятельство, что по текущему счету зятя не видно было, чтобы он снимал в те дни такую сумму, нисколько, видимо, не смущало Трамблуорда.

Пэдди Келлэер опроверг возведенные на него обвинения со всей энергией, на которую оказался способен его неповоротливый язык.