Как-то, повстречавшись с архиепископом, он высказал ему свои сомнения. Тот ответил: — Я согласен с маршалом Петэном — лучше Гитлер, чем коммунисты.
— По-моему, Муссолини не следовало бы вступать в войну на стороне Гитлера, — возразил Джон Уэст. — Если немцы победят, наши семьи, наши домашние очаги будут под ударом.
— Муссолини не дурак. Он, должно быть, уверен, что Гитлер победит, и, ей-богу, он, кажется, прав, — настаивал архиепископ.
Джон Уэст обрадовался, когда после падения Парижа правительство Мензиса запретило австралийскую Коммунистическую партию. Он вспомнил о дочери. На его вопрос Нелли ответила, что около месяца назад получила от Мэри письмо. Мэри сообщала, что вторично вышла замуж. От старшей сестры она известий не имела.
— Бедная Марго, может быть, уже умерла или мучается в концлагере, а Мэри не сегодня-завтра убьет бомбой, — причитала Нелли.
Если Джона Уэста и тревожила судьба дочерей, он все равно не сознался бы в этом. Они сами виноваты, вот теперь и расплачиваются за свое упрямство.
В белом особняке было уныло и пусто. В сорока комнатах жили только Джон Уэст, Нелли и Джо да трое слуг. Джон и Нелли почти не разговаривали друг с другом. Джо относился к отцу, как к постороннему человеку, и только смеялся, когда тот советовал ему вступить в армию. Старший сын редко приезжал из Сиднея и во время своих коротких посещений часто выпивал, был угрюм и молчалив, а чтобы не встречаться с отцом, вставал поздно и возвращался домой уже после семейного обеда.
В начале 1941 года Джон, не посоветовавшись с отцом, вступил в армию рядовым. Сперва Джон Уэст рассердился, потом в нем зашевелились патриотические чувства, и он стал гордиться мундиром сына. Приехав в отпуск, Джон сказал матери, что играет на корнете в полковом оркестре. Джон Уэст расщедрился и, купив полный набор духовых инструментов, пожертвовал их воинской части, в которой служил его сын. Однако, к великой досаде Джона Уэста, Джона вскоре демобилизовали, признав его негодным для военной службы по состоянию здоровья — рядовой Уэст так дурно вел себя, что начальство радо было избавиться от него.
Джон Уэст видел, что война благоприятствует бизнесу: безработица исчезла, обороты увеличились; многие фирмы, где он состоял пайщиком, получили выгодные военные заказы. Никогда еще Джон Уэст не богател так стремительно, но это не радовало его — им часто овладевал какой-то смутный гнетущий страх — страх перед будущим. Ход войны беспокоил его. Он отлично знал, что его власть и богатство неразрывно связаны с английским и австралийским крупным бизнесом: мало-помалу он начал ненавидеть и бояться немцев не меньше, чем в первую мировую войну.
Как и в прошлую войну, политическая власть его уменьшилась, а конца войне не видно, да и победа сомнительна. Премьер Дэвисон хоть и нуждался в поддержке лейбористов, оплачиваемых Джоном Уэстом, однако не прочь был послужить и другим сильным мира сего, помимо Джона Уэста. В лейбористской партии прямое влияние Джона Уэста теперь ограничивалось штатом Виктория; правда, и в других штатах, особенно в Куинсленде, он все еще вносил щедрую лепту в фонд лейбористской партии, что и обеспечивало ему невмешательство судебных властей в его спортивные предприятия. Внутри лейбористской партии зашевелились группы Католического действия. Джон Уэст поддерживал эти группы в их крестовом походе против коммунизма и против пункта о социализации в программе их собственной партии; но это были не его подручные, а пособники папы; они пускались на любые махинации, чтобы продвинуть своих кандидатов на выборах, и в некоторых округах они могли рассчитывать на победу над кандидатами Джона Уэста. План, впервые пришедший ему на ум во время ирландского восстания 1920–1921 годов, — объединить в личных целях свою испытанную политическую машину с новым поколением лейбористов-католиков — грозил обернуться против него. К тому же после вступления в войну России в лейбористской партии чувствовалось явное полевение, что отнюдь не радовало Джона Уэста. В довершение всего среди его собственных агентов появились признаки бунта.