Власть без славы

Содержание письма ничуть не удивило Джона Уэста. Во время своего свадебного путешествия по Новой Зеландии он заинтересовался бегами и, вернувшись домой, купил трех рысаков. Одну кобылу он назвал Нелли У., чем оказал своей супруге большую честь: она возглавила длинный список избранных особ, именами которых Джон Уэст награждал своих беговых и скаковых лошадей. Благодаря заботам одного из лучших в стране тренеров Нелли У. взяла несколько призов в Мельбурне. После этого ей пришлось давать фору своим соперникам, что оказалось ей не по силам. Джон Уэст, видя, что она больше не имеет шансов на победу в Мельбурне, отправил кобылу с Вором-джентльменом в Новую Зеландию, переименовав ее в Диану.

Получить нужные бумаги для регистрации лошади оказалось проще простого: Вор-джентльмен совмещал должность секретаря Мельбурнского бегового клуба с должностью президента Австралийского бегового общества, и на нем лежала обязанность подписывать регистрационные документы лошадей, участвующих во всеавстралийских и заокеанских состязаниях. Кобыла взяла несколько призов в Новой Зеландии, на чем Джон Уэст и братья Беннеты сорвали солидный куш. Жульничество было обнаружено только после возвращения мнимой Дианы. Два новозеландских любителя бегов, посетивших Мельбурн, опознали Нелли У. и сообщили об этом в Новозеландское беговое общество.

— Ну и что же? — спросил Джон Уэст.

— А то, что я потерял место президента и, вероятно, меня пожизненно лишат права занимать официальные должности.

— Что за беда? Мы свое взяли. Будете пускать своих лошадей от чужого имени.

— Но все знают, что вашу жену зовут Нелли и что кобыла принадлежит вам. Вас тоже могут лишить прав.

— Сомневаюсь. Ну а если даже? Запишу кобылу на кого-нибудь, и все тут.

— Все равно, Мельбурнский беговой клуб вряд ли захочет иметь с вами дело после этого, — настаивал Беннет.

Джон сердито стукнул ладонью по столу.

— Вы секретарь клуба или нет? Ну, и оставайтесь им.

— Я могу остаться секретарем только в том случае, если вы поможете замять это дело.

— Ладно, будет сделано. Беда ваша в том, что вы чуть что сразу пугаетесь. Вы знайте свое: добивайтесь, чтобы Мельбурнский клуб пошел на сделку со мной.

— Это не так-то легко, Джек. Дорого обойдется.

— Дорого? Все обходится дорого! Депутаты меня сосут, и полиция меня сосет, и церковь, а теперь еще клуб будет сосать.

— Если вы приберете к рукам беговой клуб — вы наживете состояние, вы же отлично это знаете.

— Так вот, старайтесь! Делайте, как я велю. У клуба слабовато с финансами. Устройте так, чтобы он обанкротился, а потом обратитесь ко мне за помощью. Я уже говорил с президентом клуба, с Лэмменсом. Подходящий молодой человек.

— Да, неплохой. Но только вы поосторожней с ним, Джек. Он, должно быть, дока. Что-то уж больно тихий. Подстроит что-нибудь, и оглянуться не успеете.

— Не бойтесь. Я знаю, чем его взять. Из него выйдет отличный управляющий, когда клуб будет в моих руках. И не удивляйтесь, если я сам займусь букмекерством на бегах. Сам буду устраивать бега и сам буду пари принимать — вот моя программа.

— Не велика ли, Джек?

— Нет, не велика для Джека Уэста! Вы читали заметку о тотализаторе в «Вестнике»?

— Читал. Вам понадобится поддержка всей прессы, чтобы отбиться от святош. Вот и на сегодня у здешней их шайки назначено собрание. Они точно взбеленились все против тотализатора. Что вы думаете предпринять, Джек?

— Это меня мало беспокоит. Сегодня они собираются в протестантской церкви. Я послал кое-кого из моих ребят, чтобы там не соскучились.

«Местная шайка святош», как Беннет весьма непочтительно назвал «Керрингбушское общество трезвости и борьбы за чистоту нравов», и в самом деле точно «взбеленилась». Члены правления писали в газеты; посылали делегации к премьер-министру; проповедовали в протестантских церквах; созывали митинги. Именно такой митинг и открылся в то самое время, когда Беннет прощался с Джоном Уэстом.

Церковь была переполнена; его преподобие мистер Оуэн, благочестивый и смиренный пастор с аскетическим лицом, взошел на кафедру. Ему очень не нравилась шумная компания, рассевшаяся в задних рядах. Он заговорил высоким пронзительным голосом и начал излагать программу Общества таким тоном, словно читал воскресную проповедь.