Власть без славы

И тут я заметил нечто странное. У каждого депутата спрашивали, готов ли он оставить свою основную работу, чтобы полностью сосредоточиться на деятельности в законодательном органе страны. И руководящие работники аппарата ЦК КПСС, заведующие отделами ЦК один за другим отвечали: нет! Глядя на них, стали отнекиваться директора крупных предприятий, военные, ученые, писатели. Выходило, что Верховный Совет опять представляется нашему истеблишменту чем-то вроде декорации, около которой не стоит толпиться, ибо настоящие дела будут в другом месте.

Мы с Е. М. Примаковым сидели в средних рядах зала, рядом был генерал армии А. Д. Лизичев — начальник Главного политического управления Советской Армии. Мы с Евгением Максимовичем условились не снимать свои фамилии из списка, хотя работы у нас обоих были просто замечательные. Лизичев, которого мы стали агитировать сделать так же, сослался на необходимость доложиться министру. В итоге московский список по Совету Союза составил 55 фамилий на 27 мест. Как уже отмечалось выше, такой подход привел к тому, что все заметные, яркие фигуры — Г. Х. Попов, Ю. Н. Афанасьев, С. Б. Станкевич и другие — были забаллотированы.

Но все-таки такие встречи и жаркие споры на них были лишь подготовительным этапом к тем демократическим ристалищам, на которых все объявляли себя защитниками одной королевы — демократии, как в 1917 году каждая политическая сила провозглашала себя единственной выразительницей интересов трудового народа. Все бы хорошо, но ведь каждый «защитник демократии» по какой-то странной логике объявлял всех других ее врагами.

К сожалению, по этому же пути пошла и межрегиональная депутатская группа. И немало преуспела в обострении противоречий между складывающимися новыми политическими силами, так как объединяла людей, безусловно, талантливых, образованных, честолюбивых, да еще имела в своем составе такой великий центр притяжения народных взоров, как Андрей Дмитриевич Сахаров. Она выработала целую методологию сокрушительной критики существующего режима и строя, придала этой критике последовательность, решилась выйти с ней на прямые контакты с населением через многотысячные митинги. Отзвуки этих митингов, разговоры о них, легенды волна за волной шли и шли по Москве, а затем и по всей стране, которая именно таким путем узнавала своих новых героев, влюблялась в них, не желая замечать никаких недостатков, самым главным из которых было отсутствие позитивных программ. Разрушительная политика Ельцина есть в конечном счете производное от исповедовавшейся МДГ идеологии отрицания существующего порядка жизни, помноженное на его собственный характер. То есть, опять же: говорим, соглашаемся, что так жить нельзя, но не можем сказать, а как устроить жизнь по-другому.

Ну а что же те, кто был в это время «у руля»? Что же КПСС, постоянно разъяснявшая населению куда как менее важные ситуации? Там царили либо растерянность, либо… злорадство: а-а, вот чего вы добились, вот как выглядит ваша демократия! Но, думаю, там было и совершенно новое для партии чувство бессилия. Привычных команд: хватать, тащить, не пущать сверху не поступало. А ничего другого в идеологической сфере парткомы делать не умели, их организаторский опыт был всецело опытом исполнения директив и указаний, общение с массами давно уже исчерпывалось общением через столы президиумов и досье КГБ. Опыта открытой политической борьбы вся партия просто не имела, давно и прочно забыв митинговую деятельность отцов-основателей, ибо уже с момента окончания гражданской войны «товарищ маузер» надежно заменил все политические дискуссии. Нельзя же считать таковыми единодушные осуждения «врагов народа», когда люди просто не знали, кому и за что они требуют высшей меры. В результате КПСС, весь ее колоссальный идеологический аппарат оказались совершенно не готовыми к прямым дебатам с кучкой инакомыслящих интеллигентов. Что же касается руководства, то оно, по-моему, и мысли не допускало, что может утратить контроль над ситуацией, что «какие-то там Поповы» расшибут эту железобетонную систему вдребезги.