Власть и народ

После длительного путешествия из Македонии Лициния высадилась ранним утром в Сиракузах. Голубое небо, прозрачный воздух, пропитанный благоуханиями садов, пение птиц успокоительно действовали на нее. На мгновение она забыла ужасы Филиппской битвы. Горечь при известии о смерти Брута и Кассия, страшная опустошенность души, когда хотелось броситься со скалы, чтобы размозжить голову о камни, придавили ее. Прижимая руки к груди, она опустилась на колени под македонским небом и заплакала, призывая богов охранять сына Помпея от всего злого. А сердце рвалось к нему. И на другой день она, с незарубцевавшейся раной, покинула Филиппы, купила лошадь и поехала к морю.

И вот она в Сицилии, в этом огромном великолепном саду, где дышится легко и отрадно, где теплые лучи солнца кажутся ласками матери, пестующей своего ребенка. По дороге в Мессану (там находился Секст Помпей) она смотрела на вечнозеленые кусты миртов и лавров, на платаны и кипарисы, на высокие горы, покрытые зеленью, на горбатые возделанные поля, на которых работали невольники и бедные земледельцы, и ей казалось, что на такой земле, под таким солнцем, умирать ей будет трудно…

В Мессане она легко нашла дом Секста Помпея, но к самому полководцу попасть было нелегко: на каждом шагу стояли стражи, всюду часовые требовали пропуск, а она, новый человек, не имела здесь ни друзей, ни покровителей, не знала, к кому обратиться.

Перед домом теснились толпы народа. Лициния спросила смуглую рабыню, стоявшую впереди нее, зачем собрался народ, и невольница, оглянув ее с ног до головы, сказала:

— Ты, я вижу, чужеземка, если не знаешь, что наш вождь и защитник выйдет сейчас к народу. Он освободил рабов, снизил налоги, дал нам радостную, спокойную жизнь. Мы стали вольноотпущенниками и вольноотпущенницами, избавились от рабства.

— И мы думаем, — перебил гончар, — что заветы Эвна и Ахея нашли отклик в сердце римлянина. Конечно, — добавил он со вздохом, — мы были бы счастливы, если бы наш вождь отправил нас на родину…

— Об этом мечтал богоравный Спартак, — вмешался грек-сукновал, — но Фатум помешал ему. Теперь же времена иные. Рабов меньше угнетают, потому что помнят восстание Спартака и нас боятся. Кто знает, быть может, мы вернемся, наконец, на родину…

— Секст Помпей Великий — муж честный и доблестный — говорил гончар. — Освобождая нас, он сказал, что Рим не потерпит, чтобы мы оставались вольноотпущенниками. Мы знаем это и готовимся к борьбе, вступаем в его легионы.

— Добровольно? Или вас вербуют? — допытывалась Лициния.

 Грек-сукновал подозрительно смотрел на нее.

— Кто ты, женщина? И почему ты выпытываешь у нас о Сексте Помпее? Уж не соглядатайка ли ты?..

Лициния покачала головой.

— Увы, друг мой! Я возвращаюсь из-под Филипп, где погибли Брут и Кассий… Я должна говорить с Секстом Помпеем. А как это сделать? Нет у меня пропуска…

— Когда вождь будет проходить, я крикну, что человек из-под Филипп хочет с ним говорить.

В это время толпа замолчала. Стражи оттеснили народ, из дома вышел Секст Помпей. Послышались громкие крики: «Слава, слава!» — и толпа опустилась на колени, не переставая повторять это слово.

Стояла только Лициния, и Секст направился к ней:

— Кто ты, друг мой? — спросил он.

Лициния задрожала от счастья и волнения. Он стоял перед ней, не узнавая ее, и она грустно вымолвила, опустив голову:

— Ты успел забыть меня, вождь!

— Я? Забыть? Кто же ты?

Она подняла голову. Он вглядывался в нее.

— Лициния? Ты?

Схватил ее руки, сжал. Счастливая и радостная, она подалась к нему всем телом, и Помпей, как тогда, при прощании, поцеловал ее в лоб.

— Так это правда, что Брут и Кассий…

— Увы, господин!

Больше Секст не спрашивал. Повелев народу встать, он сказал:

— Квириты, будьте готовы к боям. Триумвиры режут народ, как животных, назначенных на убой. Тысячи проскриптов спасены при помощи моего друга Менадора, которого мы называем Менасом. Вы знаете его. Этот муж прозван врагами «Пиратом» за доблесть в морских боях и умение топить неприятельские корабли. Как думаете, можно ли верить триумвирам? Можно ли верить злодеям, разбойникам и клятвопреступникам? Нет и нет! Нам придется воевать. Я, квириты, войны не желаю и приложу все силы, чтобы избежать столкновения. Я понимаю, что Октавиан, усыновленный. Цезарем, меня ненавидит: я, сын Помпея, мешаю ему, сыну Цезаря, добиваться власти. Народ меня любит, а его ненавидит. И немудрено: можно ли любить зверя в человеческом образе?

Менас дотронулся до его руки.

— Распусти народ — идем поскорее: я добыл важные сведения.

Секст обратился к народу и, поблагодарив его за дружеские чувства и доверие, взял Лицинию за руку:

— Пойдем. Нам нужно о многом поговорить.

— Ты занят, — покосилась Лициния на бородатого пирата.

— Менас пробудет у меня недолго. А во время нашей беседы ты сможешь вздремнуть после дороги.