Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника

В этом и состояла основная идея конституции 1906 года. До нее вся полнота власти была в правительственном аппарате, возглавляемом монархом; общество ничем его воле противостоять не могло. Конституции 1904 и 1905 годов, сочиненные обществом, передавали всю власть представительству, т. е. обществу. Это было полным народовластием. Основные же законы 1906 года поставили прежних врагов в одинаковое положение, наделили их равными правами. Оба они могли друг другу мешать, оба могли друг против друга защищать status quo. В России были тогда две силы. Была историческая власть с большим запасом знаний и опыта, но которая уже не могла править одна. Было общество, многое правильно понимавшее, полное хороших намерений, но не умевшее управлять ничем, даже собою. Спасение России было в примирении и союзе этих двух сил, в их совместной и согласной работе. Конституция 1906 года — и в этом ее основная идея — не только давала возможность такой работы, но [и] делала ее обязательной. Идти вперед, менять можно было только при обоюдном согласии. Соглашение между двумя политическими силами сделано было необходимым условием государственной жизни.

Это было ясно с первого взгляда. Менее ясно, что конституция 1906 года не обрекала страну на застой. Она открывала путь для легальной и мирной борьбы власти и общества, и в этой борьбе конституция дала преимущество не власти, а обществу.

Чтобы это показать, я останусь все-таки в рамках конституции, т. е. Основных законов. Охотно признаю, что в общих законах были нелепости, которые думской инициативе мешали. Так, ст[атья] 57 Учрежд[ения] Госуд[арственной] думы постановляла, что если правительство согласно с думской инициативой, то соответствующий закон оно само вырабатывает; если же не согласно, то закон все-таки вырабатывается, но уже Думой[990]. Этой статьей конституции собирались не ограничить думскую инициативу, а, наоборот, усилить. Но фактически правительство получило возможность, заявив согласие с Думой, бездействием мешать ей приводить свое решение в исполнение. Возможность такого «недобросовестного» толкования закона стала ясна тогда, когда Сенат признал незаконным § 67 Наказа[991], который предоставлял Думе право параллельной работы с правительством над изготовлением ее законопроектов. Но как такое толкование ни было цинично, эта статья 57 мешала нам все-таки так мало, что мы не пытались изменить ее в порядке думской инициативы, имея на это полное право. Я поэтому буду говорить только «о конституции», т. е. о забронированных Основными законами ее принципах.

Здесь видимость говорит как будто против меня. Государь имел право безусловного veto против всяких законопроектов. Он им пользовался. Было несколько случаев, когда законопроект, принятый и Думой, и [Государственным] советом, был все-таки отклонен государем[992]. Был знаменитый случай со штатами Морского генерального штаба, когда не только Дума и Совет законопроект приняли, но когда Столыпин подавал в отставку, в случае его неутверждения государем, и когда государь его все-таки не утвердил. Таким образом, вето монарха было безусловно. Конституция не давала средств «обойти» Высочайшую Волю. Это правда. Но зато она дала способы ее изменить, побудить государя к уступке.

Случаи, когда государь отклонял принятый палатами законопроект, были до крайности редки и всегда носили определенный характер. Государь решался это делать тогда, когда эти законопроекты встречали в самих палатах сильную оппозицию и проходили ничтожным, чтобы не сказать — случайным большинством голосов. Так было с «вероисповедными законами»[993]. А в законе о штатах Генерального штаба, хотя Столыпин свой закон и отстаивал, но всем было известно, что отстаивал его из самолюбия, не желая признаться в ошибке; в самом правительстве по этому закону единодушия не было. Сначала правительство просто не заметило, что ничтожным по значению законопроектом оно создает прецедент, который ведет к ограничению императорской прерогативы в военном законодательстве. На это в Государственном совете обратил внимание Витте, и тогда не переносивший его Столыпин уперся. Маленький законопроект получил громадное принципиальное значение для толкования ст[атьи] 96 Основных законов. С точки зрения формальной был прав не Столыпин, а Витте; Столыпин понимал это сам и потому, несмотря на угрозу отставкой, подчинился обидному лично для него решению государя. Итак, в тех случаях, когда государь как будто проявлял свою личную волю, он имел опору в значительной части законодательных учреждений, притом в той именно части, мнением которой он дорожил. Это объясняло его решимость как будто идти на конфликт; конфликта в этих случаях не ожидалось.