Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника

Каждое 1 января государь мог изменить состав назначенных членов Совета. Правда, был спор, насколько это законно, но правительство этот обычай установило, и ни одна партия не могла бы против него возражать. М. В. Родзянко рассказывает в своих воспоминаниях (Архив русской революции. XVII т[ом]. 73 стр[аница]), что 22 декабря 1913 года на едва ли искреннее замечание государя, будто он не может влиять на совесть назначенных им членов Совета, он ответил ему: «В ваших руках список назначенных членов Совета; измените этот список, назначьте более либеральных, с вами согласных»[1002]. После такого совета Дума теряла право негодовать, когда 1 января 1917 года государь по такому совету и поступил, сознательно идя на роковой для России конфликт. А раз существовала возможность такой операции, прибегать к ней и не пришлось бы. Она бы висела дамокловым мечом над теми из назначенных государем членов Совета, которые решили бы стать в оппозицию к государю.

Но самым действительным средством, где Основные законы давали Думе явное преимущество перед второй палатой, была 87-я статья. Как это ни удивительно, никто об этом не говорил и как будто этого не замечал, считая 87-ю ст[атью] ограничением прав именно Думы. Между тем при согласии государя и Думы Государственный совет по конституции был совершенно бессилен. Предположим, что какой-нибудь дорогой Государственной думе законопроект был бы Государственным советом отвергнут. В перерыве между двумя сессиями государь проводит его по 87-й статье, а по созыве [нижней] палаты немедленно вносит его на рассмотрение Думы. Стоит Думе воспользоваться своим неотъемлемым правом и на повестку этого законопроекта не ставить, чтобы он оставался в силе вопреки Государственному совету. До него он никогда не дойдет, а пока будет действителен. В Думе бывало много законопроектов, которые свыше 10 лет не рассматривались. Я сам в мае 1916 года докладывал один из таких законопроектов, о крестьянском равноправии, введенный в силу 5 октября 1906 года и дотоле Думою не рассмотренный.

А в то же время ничего подобного устроить против Думы было нельзя. По ст[атье] 110[1003] законы вносятся в Думу, а в Государственный совет поступают только после рассмотрения в ней. Поэтому, если Дума против закона, она его тотчас отвергнет и действие его прекратится, а Государственный совет должен ждать, пока Дума удосужится его рассмотреть. Потому-то обойти Думу с законом о Министерстве здоровья таким путем не удалось.

И нужно признать, что с законом о Юго-Западном земстве Столыпин из самолюбия или горячности, но сам не сумел воспользоваться тем, что давала ему конституция. Если бы вместо того, чтобы демонстративно «нажимать» на закон, распускать на три дня Думу, он бы дождался каникул, сговорился бы с Думой и закон провел бы летом, по этой статье, все бы обошлось благополучно и был бы создан поучительный прецедент. Но Столыпин зарвался и не позаботился сговориться с Думой; тогда Дума приняла его меру как вызов себе, как удар по конституции; ее председатель А. И. Гучков демонстративно подал в отставку. Но странная роль некоторых партий была во время запроса! Оппозиция голосовала против закона о Юго-Западном земстве и, естественно, не хотела его экстраординарного проведения. Ее возражение и нападки на самовластие Столыпина, на злоупотребления конституцией можно было понять. Она была в своей роли. Но когда на Столыпина напало октябристское большинство, в угоду которому Столыпин внес закон именно в редакции Думы и этим дал Думе над Государственным советом победу, то что было причиной октябристских нападок: педантическая ли преданность букве закона или непонимание того, что Дума делала? И, пожалуй, П. А. Столыпин в своей речи был прав, когда намекал, «что 14 марта [1911 года] (роспуск Думы и Совета) случилось нечто не нарушившее, а укрепившее права молодого русского представительства». Это глубокое и положительное значение прецедента было замаскировано от всех, и от самой Думы, тем, что в этом Столыпин не смел открыто признаться. А намек его не был понят.

Вот почему, хотя Дума и Совет по конституции имели в законодательстве одинаковые права, на деле по самой же конституции Дума была сильнее Совета. Совет мог закон задержать. Но пока общественное мнение оставалось с Думой и было достаточно упорно, чтобы ее в борьбе поддерживать, конфликт Думы с Советом превратился бы в тот опасный конфликт страны с государем, перед которым государь, если не хотел революции, должен бы был уступить; а тогда и Совет уступил бы. Безусловное право его вето фактически превращалось в суспензивное[1004] и потому не страшное вето. Такова в области законодательства была конституция.

* * *