Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника

Строй 1906 года не предназначался быть окончательным, но он был тем, что было нужно в это переходное время. России была нужна глубокая реформа, раскрепощение общества, обеспечение прав человеческой личности. Этого не понимали «историческая власть» и классы, на которые она опиралась. Они оберегали сословность, обособленность и неравноправность крестьян; выше личных прав ставили «Высочайшую волю». С 1880-х годов они этим шли наперекор развитию жизненных сил. Общественность видела, где зло и где выход, но не понимала, какой осторожности требует разрешение этой задачи; она забыла, что прочна только нормальная эволюция, а не политическое землетрясение. Если бы дать волю общественности — революция была неизбежна. Было правильной мыслью соединить историческую власть с русской общественностью и дать им возможность идти вперед только по дороге соглашения между ними, т. е. по дороге взаимных уступок.

В этом и была идея конституции 1906 года. Она была настолько правильна, что, несмотря на все противодействия, результат этого скоро сказался. Те, кто пережил это время, видели, как конституция стала воспитывать и власть, и самое общество. Можно только дивиться успеху, если вспомнить, что конституция просуществовала нормально всего 8 лет (войну нельзя относить к нормальному времени). За этот восьмилетний период Россия стала экономически подниматься, общество политически образовываться. Появились бюрократы новой формации, понявшие пользу сотрудничества Государственной думы, и наши «политики» научились делать общее дело с правительством. И это в то время, когда в передовой части «общественности» борьба с «властью» оставалась главным двигателем, как будто интересы России были в борьбе, а не в совместной работе обоих противников над преобразованием Русского государства. Сколько это отняло и времени, и сил от нужной и полезной работы! И все-таки, несмотря на это, совместное участие власти и общества в управлении государством оказалось для тех и для других незаменимою школою, а для России — началом ее «возрождения».

Если бы вместо «борьбы» до полной победы общественность устремила бы свою энергию на окончание реформ 1860-х годов, на полное освобождение крестьян, на завершение земской реформы и местный суд, т. е. на все то, что было начато и не окончено, что исказила реакция 1880-х годов, что с самодержавием казалось несовместимым, а при конституции делалось очень простым, если бы внимание либеральных политиков сосредоточилось не на борьбе, а на этой работе, то по мере проведения и усвоения всех этих реформ конституция 1906 года стала бы «самотеком» видоизменяться, соответственно пройденной политической школе. Пришло бы без всяких сенсаций и расширение избирательных прав, и увеличение компетенции Думы, и политическая зависимость от нее министерства[1013]. Это было бы не «победой над врагом», а понятным для всех «усовершенствованием» государственного аппарата, приспособлением его к стоявшим перед ним целям. Это был бы тот путь естественной эволюции государства, которым России идти не пришлось.

В этом вина общественности, пожалуй, больше, чем власти. Представители общественности, уверенные, что они все сами умеют, что страну они представляют, что она верит им, убежденные, что управлять страной очень легко, что только бездарность нашей бюрократии не давала проявиться всем талантам русского общества, неустанно себя в своей прессе рекламировавшие и кончившие тем, что поверили сами тому, что о себе говорили, самовлюбленные и непогрешимые, не хотели унизиться до совместной работы с прежнею властью; они соглашались быть только хозяевами. Они ими и стали в 1917 году на горе себе и России.

Мировой кризис, который мы теперь наблюдаем, оттеняет величину того зла, которое политика последних десятилетий причинила России. Для России современный тупик настал бы нескоро. Она имела преимущество своей общей отсталости. В ней не было ни безземелия, ни перенаселенности, ни чрезмерной индустриализации, ни безработицы, ни других оборотных сторон экономической свободы. Она была так велика и в ней было столько богатств, что она могла в других не нуждаться. Она была сама Лигой Наций[1014]. Ей незачем было искать новых путей, для нее было достаточно дороги, по которой давно шла европейская демократия. Боязнь, что русский народ духовно опустится, если будет подражать европейской погоне за материальными благами, была преждевременна: в отсталой и бедной России был такой громадный запас идеализма и мистики, что она не скоро сдала бы эти позиции «мещанской идеологии».

Если бы Россия со злополучных 1880-х годов развивалась нормальным путем, она могла бы еще долго остаться вне мирового кризиса и была бы сейчас самой свободной страной, сохранившей культ тех начал, которые уже успели приесться в Европе.