Власть и оппозиции

Предпосылкой советского термидора, т. е. социального перерождения партии и советского государства, стала кристаллизация нового слоя профессионалов власти, проходившая под руководством Сталина. Обладавший непревзойдённой способностью играть на «низших» струнах человеческой природы, Сталин безошибочно почувствовал, что смена бивачного быта гражданской войны оседлым и уравновешенным образом жизни порождает в среде бюрократии тягу к материальным благам жизни, удобствам и комфорту. Сам продолжая жить относительно скромно, по крайней мере с внешней стороны (многочисленные дачи, расточительные банкеты и попойки станут непременным атрибутом сталинского образа жизни лишь в 30-е годы), Сталин поощрял своекорыстные стремления бюрократии «сбросить с себя спартанские ограничения первого периода революции» [399]. Он распределял наиболее привлекательные посты и определял размеры материальных выгод, которые бюрократ мог получить от обладания своим постом. Всю эту бюрократическую механику он подчинял задаче создания привилегированной касты, всё более отчуждавшейся от народа и стремившейся удержать массы в повиновении своей власти. Политическое и бытовое перерождение правящего слоя изменило его нравы и менталитет (образ мышления) и позволило Сталину обретать всё большую уверенность и проявлять всё большую беспощадность в борьбе со своими противниками. «Сталин систематически развращал аппарат. В ответ аппарат разнуздывал своего вождя» [400].

Реакцией на эти процессы стало расслоение в рядах правящего слоя, выделение из него значительной части, боровшейся с перерождением в своей собственной среде. Левая оппозиция возглавлялась представителями «той же привилегированной бюрократии, которые покидают [её] ряды для того, чтобы связать свою судьбу с судьбою санкюлотов, обездоленных пролетариев, деревенской бедноты» [401].

Основой социальной программы бюрократии в её непримиримой борьбе с левой оппозицией стало отвержение стержневой социалистической идеи — социального равенства ради защиты собственных своекорыстных интересов. Успех в этой борьбе облегчался тем, что она происходила в условиях нэпа, который по своей природе предполагал возникновение глубоких социально-имущественных различий. Линия бюрократии на увековечивание своего существования, закрепление и оправдание своей монополии на власть и своих растущих материальных привилегий первоначально сочеталась с её серьезными уступками верхушечным слоям деревни. Принятые в 1925 году законы, легализовавшие аренду земли и наём рабочей силы в сельском хозяйстве, способствовали либерализации экономических отношений в значительно большей степени, чем предусматривалось первоначальными замыслами нэпа.

Такое расширение нэпа усиливало противоречие между двумя сосуществующими укладами хозяйства: социалистическим, воплощённым в национализированной промышленности и государственной монополии внешней торговли, и капиталистическим, носителями которого выступала новая буржуазия — нэпманы в городе и кулаки в деревне. «По условиям своей жизни, по своему консерватизму, по своим политическим симпатиям, бюрократия в огромной массе тяготела к новой мелкой буржуазии» [402].

Борьба против равенства составляла социальную основу негласного союза между бюрократией и верхами нэповской мелкой буржуазии. Этот союз маскировался лозунгами зашиты интересов крестьян как свободных товаропроизводителей и продавцов своей продукции, под которыми шло в 1925—27 годах наступление правящей фракции на левую оппозицию. Такие лозунги встречали поддержку со стороны элементов, стремившихся к полной реставрации капиталистических отношений, но понимавших, что в этом они не могут добиться непосредственных успехов и поэтому им «необходимо пройти через период защиты крестьянства» [403], [404].

Курс на усиление имущественных различий, прикрываемый демагогическими нападками на «уравниловку», стал осью социальной программы бюрократии. Наиболее четко этот курс получил идеологическое обоснование в заключительном слове Сталина на XIV съезде партии [405] и в работе Бухарина «Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз» [406].

Раскрывая влияние «бешеной и неистовой борьбы против уравнения» на разные слои советского общества, Троцкий ссылался на пьесу А. Афиногенова «Страх», где один из персонажей — учёный, изучающий стимулы человеческого поведения, говорил, что «общим стимулом поведения 80 % всех обследуемых является страх». Остальные 20 % являются выдвиженцами, им нечего бояться. Отмечая, что обвинение оппозиции в стремлении ввести немедленное равенство явилось «самым могущественным орудием в руках Сталина», Троцкий писал, что «20 % выдвиженцев услышали в нем голос своего вождя, а 80 % испуганных не посмели поднять голос» [407]. По оценке Троцкого, это был «мастерский маневр» Сталина, привлёкший на его сторону основную часть бюрократии.