Власть и оппозиции

Наиболее отважная часть оппозиционеров не опускала руки в ожидании лучших времён и ставила перед собой те же задачи, что в годы дореволюционного подполья: анализ развивающихся событий, сохранение сил для выступления в благоприятный момент против сталинизма, установление и поддержание связи между всеми антисталинскими силами в партии. Постепенно преодолевалась разобщённость этих сил, выступавшая следствием их прежних политических разногласий. Эти разногласия на рубеже 30-х годов объективно сгладились, поскольку оценка сталинской социально-экономической политики и внутрипартийного режима у «левых» и «правых» в основном совпадала. В сознании бухаринцев постепенно разрушалась «теория первородного греха» — «троцкизма», которую они изобрели в 20-е годы и которой они первоначально руководствовались в критике сталинского ультралевого курса. В 1936 году в «Бюллетене оппозиции» было помещено письмо ссыльного оппозиционера, в котором рассказывалось, что при встрече в 1932 году с бывшими «бухаринцами» (Слепковым, Марецким и др.) он убедился, что они «совершенно изменились и не скрывали — разумеется, в интимных кругах — свое новое отношение к Троцкому и к троцкистам» [617]. Со своей стороны, троцкисты приходили к выводу о том, что во имя общих задач борьбы со сталинизмом следует отбросить воспоминания об их беспринципной травле бухаринцами.

В 1932 году стал складываться блок между участниками всех старых оппозиционных течений и новыми антисталинскими внутрипартийными группировками. Трагедия этого блока состояла в том, что он возник слишком поздно, в условиях, когда весь репрессивный сталинский аппарат был мобилизован на поиск подпольных оппозиционных групп в партии и их беспощадное преследование.

Переходя к анализу истории этого блока, следует остановиться на различных исторических версиях, отрицающих наличие внутрипартийной борьбы в 30-е годы.

XXXIV В русле «единой версии»

В многочисленных исторических работах самой разной идеологической ориентации мы встречаемся с тремя одинаковыми тезисами: никакой серьезной оппозиции сталинизму в партии не существовало; все признания на московских процессах были вырваны пытками, угрозами, обещаниями сохранить жизнь и не имели никакого отношения к истине; все репрессированные в 30-е годы были «невиновными», в том числе в попытках борьбы против Сталина и сталинизма.

Эти положения разделялись следующими тремя группами авторов: 1) Хрущёв и развивавшие его трактовку событий 30-х годов идеологи и историки периода «оттепели»; 2) авторы явно антикоммунистического толка типа Конквеста и Солженицына; 3) авторы многочисленных работ о сталинизме, появившихся в СССР в конце 80-х годов.

Разумеется, эти общие посылки выдвигались по совершенно разным основаниям. Начнем с причин, побудивших отстаивать эту антиисторическую версию Хрущёва и его подручных идеологов, возглавивших первую (после XX съезда) и вторую (после XXII съезда) волну разоблачений сталинизма. Все они в прошлом были ярыми сталинистами и принимали активное участие в «большом терроре» или хотя бы в его идеологическом обосновании. Это обусловило парадоксальное толкование ими истории внутрипартийной борьбы: зверства Сталина именовались «ошибками», а любые формы сопротивления сталинизму продолжали считаться «преступлениями». Единственным «законным» проявлением протеста против «культа личности» Хрущёв соглашался считать тайное голосование на XVII съезде партии, при котором против Сталина голосовала примерно четверть делегатов. Понятно, что в хрущевскую схему не укладывались никакие более серьезные формы борьбы со Сталиным и сталинизмом. Следовавшие этой схеме историки объясняли чудовищные масштабы репрессий 30-х годов лишь отрицательными чертами характера и болезненной подозрительностью Сталина. Все же остальные аспекты истории партии по-прежнему рассматривались в духе «Краткого курса истории ВКП(б)» — как цепь непрерывных побед «генеральной линии партии», одержанных в борьбе с антипартийными течениями, прежде всего с «троцкизмом». За Троцким был сохранён ярлык «злейшего врага ленинизма», который якобы утратил в 30-е годы своих сторонников внутри страны [618].

Распространение этой исторической версии облегчалось тем, что все документы, касавшиеся деятельности оппозиций, по-прежнему держались в глубокой тайне, а все активные участники оппозиционных групп были уничтожены в ходе «великой чистки». Тем же немногочисленным членам этих группировок, которым посчастливилось дожить до послесталинской реабилитации, предстояла нелёгкая судьба. Даже будучи освобождены из лагерей и ссылок, они убеждались, что критика «культа личности» не отменила отношения к участию даже в легальных оппозициях 20-х годов как к достаточному основанию для уголовного преследования по обвинению в антисоветской деятельности. Поэтому, чтобы добиться собственной реабилитации и благополучно дожить оставшиеся им годы, они не решались сообщать «переследователям» 50—60-х годов всю известную им правду о деятельности нелегальных антисталинских оппозиций.