Власть и оппозиции

Комментируя вторичную капитуляцию Зиновьева и Каменева, Троцкий писал: «Они капитулировали ещё в январе 1928 г. Но перед кем? Перед анонимной бюрократией, под именем партии. Сейчас такая капитуляция потеряла всякую цену. Надо признать непогрешимость Сталина, чтоб иметь право политически жить и дышать… Зиновьев с Каменевым „признали“, т. е. окончательно опустились на дно. Личная судьба их глубоко трагична. Когда будущий историк захочет показать, как беспощадно эпохи великих потрясений опустошают людей, он приведет пример Зиновьева и Каменева» [744].

Прошедшие новый виток политического и нравственного перерождения, Каменев и Зиновьев выступали в «Правде» и других изданиях со статьями, прославляющими «прозорливость и мудрость» Сталина. Ещё большее усердие в панегириках Сталину проявлял Радек, опубликовавший 1 января 1934 года в «Известиях» обширную статью «Зодчий социалистического общества», вскоре переизданную в виде брошюры, выпущенной огромным тиражом. Эта брошюра носила, говоря современным языком, «футурологический» характер. Она была написана в форме лекции «из курса истории победы социализма», которая будет прочитана в пятидесятую годовщину Октябрьской революции в «школе междупланетарных сообщений». Будущий историк, как явствовало из статьи Радека, станет описывать советскую действительность 30-х годов следующими словами: «На мавзолее Ленина, окружённый своими ближайшими соратниками — Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым, Калининым, Орджоникидзе, стоял Сталин в серой солдатской шинели. Спокойные его глаза смотрели в раздумье на сотни тысяч пролетариев, проходящих мимо ленинского саркофага уверенной поступью лобового отряда будущих победителей капиталистического мира… К сжатой, спокойной, как утес, фигуре нашего вождя шли волны любви и доверия, шли волны уверенности, что там, на мавзолее Ленина, собрался штаб будущей победоносной мировой революции» [745].

Аналогично вёл себя Бухарин, который, надо полагать, вполне искренне в феврале 1937 года описывал эволюцию своих взглядов и поведения. Датируя 1928—30 годами «период возникновения правого уклона и борьбы с партией», он писал, что следующий период (от 1930 до 1932 года) был для него «периодом полного изживания прежних взглядов и ошибок, изживания борьбы против партии». В этот период в его сознании ещё сохранялись «элементы известной двойственности», но после принятия законодательства о советской торговле ему «всё стало абсолютно ясно». Уже в 1932 году он уверял Слепкова в том, что «партруководство доказало свою большую маневроспособность» и «нужно без всяких оговорок бешено работать с партией». Когда же он узнал об аресте своих учеников, то решил, что «„молодые“ его обманули, вырвались и пошли по своим путям». С этого времени «бывшие связи, даже личные, прекращаются: молодых я открыто политически осудил, физически они тоже были далеки. Одни из них сидят, другие — работают вне Москвы; с Томским и Рыковым они (связи.— В Р.) становятся всё реже; в 1934 году — почти ничего. В 1935 году ни одного раза. В 1936 г.— ни одного раза. Это — период дружнейшей и безоглядочной работы с партией, быстрого возрастания глубокого уважения и любви к партийному руководству,— вместо озлобленности первого периода… В этот период у меня не было уже ни малейших признаков двойственности в отношении к партии и партийному руководству… У меня всё развитие шло в сторону изживания всех неясностей и остатков старого и давно уже ни в мысли, ни в действии не осталось следов бывшего тяжкого наследства» [746].

Однако, несмотря на униженные выражения преданности со стороны своих бывших противников и безудержный фимиам вокруг своего имени в официальной пропаганде, Сталин по-прежнему не ощущал необратимости своего всевластия. Возникновение новых оппозиций, прибегавших к единственно возможным теперь нелегальным методам борьбы, свидетельствовало о том, что далеко не все коммунисты склонны безоговорочно принимать авантюристические эксперименты, осуществляемые им над партией и страной. По справедливому замечанию А. Авторханова, «оппозиция против Сталина смахивала на ту легендарную гидру древнегреческой мифологии, у которой на месте одной отрубленной головы вырастали новые головы… Причем каждая новая оппозиция, будучи и по составу и по идеологии оппозицией коммунистической, в определённой мере отражала чаяния широких народных масс» [747].

Знакомство Сталина с «Рютинской платформой», с письмами из СССР, публиковавшимися в «Бюллетене оппозиции», с материалами следственных дел и агентурными сводками ГПУ, фиксировавшими деятельность и настроения старых и новых оппозиционных групп, показывало, что против его политики резко настроены не только многие бывшие оппозиционеры, но и многие коммунисты, в 20-е годы не участвовавшие ни в каких оппозициях и присоединявшиеся к «единодушным» голосованиям на официальных партийных собраниях.